Татьяна Корсакова - Шепот Гремучей лощины

Эту страшную мысль он отбросил, едва та успела родиться в мозгу. Видел он упыря. Да что там видел! Сам едва не стал для него – для нее – обедом. Не было там ничего во взгляде, кроме голода и ярости. А дядя Гриша другой, вон как обрадовался, когда нашел их с Митяем. И за Таню переживает, хоть и не показывает виду. С таким союзником искать ее будет проще. Да, дядя Гриша союзник куда более надежный, чем Митяй.

А Митяй затянул песню. Какую-то заунывную, блатную, про сиротское детство и отобранную волю.

– Тихо, – сказал Сева.

Мог и не говорить, Митяй продолжал завывать громче прежнего.

– Я сказал, замолчи, нас могут услышать!

– Год в ту пору был голодный, стали падаль собирать и последнюю скотинку за бесценок продавать! – выл Митяй.

Что на Севу нашло? Может то, что копилось все эти дни, искало выхода? Нашло, навалилось темной тучей, швырнуло вперед, в спину Митяя…

В себя он пришел не сразу: не отпускало темное, крепко держало за загривок. В себя он пришел от тихого не то шепота, не то едва различимого воя:

Выл Митяй, выл разбитым в кровь ртом, размазывая по бледному лицу грязь и слезы. Он лежал на спине и смотрел на Севу ярко-зелеными глазами. А у Севы ныл кулак…

– Полегчало? – спросил Митяй и сплюнул кровавую юшку на грязный снег.

Не полегчало, только хуже стало.

– Меня упырь не сломал, блондинчик. Думал, у тебя получится? – Митяй больше не улыбался, Митяй смотрел не на Севу, в рассветное небо, из глаз его катились слезы.

– Зачем ты орал? – Сева схватил его за плечи, помог сесть. Сам сел рядом, помотал головой. – Почем не замолчал сразу? Я ж по-хорошему просил. – Злость ушла, а на ее место пришла усталость. Захотелось лечь, как лежал до этого Митяй, закрыть глаза и представить, что ничего этого нет, что его самого больше нет.

– Характер у меня такой… – Митяй скосил на него взгляд, пожал плечами. – Мамка всегда говорила, что я поперечный. Я даже, когда рождался, как-то неправильно шел из-за этой своей поперечности.

– Поперечный… – Сева взял пригоршню снега, утер лицо. Холод привел в чувство, вернул на землю. – А про здравый смысл слыхал?

– Слыхал. – Митяй скривил разбитые губы. – Только нет тут никого – глухомань! Не услышит никто мои вопли, блондинчик. Мы давно уже в лесу, а не в лощине. Фрицы сюда не суются. Даже местные сюда не суются.

– Почему не сказал? Мог ведь объяснить. По-хорошему.

– Да как-то не подумал. Разучился я по-хорошему.

Разучился. Любой бы на его месте разучился, и это нужно понимать. Сева понимал, но выходки Митяя его бесили.

– Следующий раз ты все-таки подумай, прежде чем выкобениваться, – буркнул он, вставая, и помогая подняться Митяю. – У меня, знаешь ли, тоже характер…

– Это я уже понял, блондичик. Ты красавчик с железным характером и чувствительным сердцем.

– Может тебе еще раз врезать? – спросил Сева беззлобно.

– Ну попробуй. – Митяй раскинул руки в стороны, словно собрался обниматься. – Только имей в виду, я ж и ответить могу. Я тебя по-простому, без всяких там приемчиков загрызу. – Сказал и оскалился по-волчьи. Или по-упыриному…

– Да пошел ты! – Сева глянул на него с жалостью и пошагал вперед.

Около часа шли молча. Тишину нарушали лишь чавкающие звуки их шагов. Местность сделалась топкая, в обувь давно уже набралась болотная вода, и от холода Сева уже не чувствовал ног.

– Долго еще? – спросил он. Думал, Митяй не ответит, но тот неожиданно ответил:

– Пришли!

Не соврал. Из-за корявых елей выглянула по самую крышу вросшая в землю избушка. Крыша тоже поросла мхом, а кое-где и мелким кустарником. Заприметить избушку было тяжело, особенно, если не знать, куда смотреть.

– Ее еще мой прадед сложил. Я его не знал, а батя говорил, что мужик был мировой, первейший на всю округу охотник. – Митяй ускорил шаг, к избушке подошел первым, пошарил под замшелым камнем, вытащил ключ. – В лесу больше времени проводил, чем дома в деревне. Лесная душа, понимаешь? – Он вставил ключ в ржавый замок, оглянулся на Севу.

Сева кивнул. Сейчас ему хотелось только одного: побыстрее попасть внутрь, разжечь огонь и согреться.

Внутри было так же холодно, как и снаружи, но возле печки-буржуйки лежали сухие дрова, на деревянном столе нашлись спички. Это означало, что идти за хворостом, а потом мучиться с розжигом им не придется, кто-то позаботился о том, чтобы у тех, кто выберет избушку в качестве прибежища, был хотя бы минимальный комфорт.