Тори Майрон - В объятиях сердца

– Адам, не злись и послушай меня! – максимально громко прошу я, когда между нами остаётся несколько метров.

Но он игнорирует мои слова и нисколько не замедляет темп бега, отчего в инстинктивном желании защититься мне хочется тоже начать бежать. От него. Как можно дальше да побыстрее, но знаю – это плохая затея.

– Адам, честно, я не сбегала от тебя… меня просто неудачно накрыло волной, – напоследок пищу я и, вжав голову в плечи, закрываю глаза в ожидании кары.

И первый удар по мне совершает мощный импульс звериной энергетики. Второй – уникальный запах его кожи, от которого подкашиваются ноги. А от третьего, что вот-вот нанесёт его прущее на меня тело, я ожидаю и вовсе свалиться наземь. В который раз. Ведь с ним иначе не бывает.

С Адамом я всегда только падаю. Мощно. Больно. На всей скорости. До незаживающих ран и испепеления души.

Всегда.

Но, чёрт возьми, почему-то сейчас, столкнувшись с ним, я взлетаю. Во всех смыслах этого слова. Ноги отрываются от земли, тело будто парит в невесомости, а вся душа взмывает ввысь от ощущения чьей-то любви и заботы.

Прям как тогда… много лет назад… когда папа спас меня от падения и крепко сжал в своих объятиях. Точно так же, как это делает Харт.

Да только какого чёрта?!

Такого не может быть! Ничего из того, что я сейчас ощущаю.

Ни его цепких, удерживающих на весу объятий, что сковывают меня до хруста костей. Ни губ, что опаляют частым рваным дыханием мою влажную кожу на шее. Ни тихого голоса, которым Адам из раза в раз повторяет «Ты жива… Жива…», а затем сжимает меня руками ещё сильнее.

И как бы мне хотелось сказать, что я не могу дождаться, когда он выпустит меня и прекратит вновь делать вид, будто ему есть дело до меня, но не могу! Не могу!

Разум истошно кричит, напоминая, что Адаму верить ни в коем случае нельзя, а нужно в каждом его действии искать мерзкие скрытые мотивы, но сердце… Оно, глупое, не слушает и не слышит сейчас никого, кроме бойкого сердцебиения Харта, стучащего молотом мне по грудной клетке. Не видит никого, кроме этого жестокого подлого мужчины. И не чувствует ничего, кроме его облегчения и нескрываемой радости от встречи со мной.

– Я думал, что потерял тебя, Лина. Сотни людей тебя искали, и никто не мог найти, – сдавленный шёпот Харта создаёт по-настоящему шедевральную иллюзию, будто я ему действительно дорога.

Да только вот же в чём проблема… Он не меня искал, а моё тело.

Так что вот он – тот самый сокрушительный удар, который быстренько возвращает мою воспарившую от счастья душу обратно в реальность, где я мгновенно начинаю приходить в себя и бессильно задыхаться.

Не только от ядовитой горечи, растекающейся по венам едкими потоками, но и от чересчур крепкого захвата Харта, из которого он не выпускает меня уже больше минуты.

– Поставь меня не землю, пожалуйста, – хрипло прошу я Адама, нарочно добавляя вежливости, лишь бы поскорее выбраться из уничтожающих меня по всем фронтам объятий.

Но он не выпускает меня из рук и категорично отрезает:

– Нет.

– Но мне дышать нечем, – проявляю я ещё одну жалобную попытку, чем только ухудшаю своё положение.

Адам произносит ещё одно непоколебимое «нет» и, оторвав губы от моей шеи, атакует лицо короткими поцелуями, не пропуская ни один сантиметр кожи.

– Не надо… Я же грязная.

– Мне плевать.

– Меня собака только что всю облизала.

– По*уй.

– Адам… Прекрати, – почти беззвучно умоляю я и жмурюсь, пытаясь абстрагироваться от его нежных прикосновений, чтобы окончательно не забыться и не ответить Адаму тем же.

Но это, по ходу, невозможно сделать. Даже образ Остина мне не помогает. У меня его вообще больше увидеть не получается, пока каждый поцелуй Харта отдаётся микровзрывами во всех молекулах тела. Они сотрясают сознание, мысли, воспоминания, затмевая всё плохое, что Адам делал со мной.

Он принуждал меня к тому, чего я не хотела. Преследовал. Шантажировал с помощью Остина. Угрожал тюремным заключением и запер в комнате на целых два месяца, где забавлялся, трахал, издевался, унижал и пользовался мной как мебелью.

Всё это дерьмо так и норовит выветриться из памяти от его ласковых действий. Всё! Кроме самого главного…

Он пытался изменить мои воспоминания длиною почти в тринадцать лет, прекрасно зная, чем для меня это может кончиться после нашего расставания.

И только острое, как бритва, осознание, что Адаму абсолютно плевать на мою жизнь после «контракта», удерживает меня сейчас от полного забытья и придаёт сил вновь попытаться вырваться.