Екатерина Кузнецова - Темная волна. Лучшее 2

Матюхин А. А. – один из тех универсальных прозаиков, которые хороши и в малой, и в крупной форме. Я пока не читал повесть с характерным названием «Дружище» (он снова нас отвлекает, этот Матюхин), но прочту вместе с вами, лишь завершу это многословное вступление. И снова с радостью отправлюсь гулять по льду.

Богдан Гонтарь это лес. Лес изначально недружелюбный к людям, полный теней и скрипов. Это ещё и ведьмино варево. И почерневшие иконы в гнилой избе. И вороны над сельским погостом. Даже если Гонтарь рисует современный город, этот город словно бы изображён на средневековой гравюре, сводящей с ума, если долго всматриваться в детали. С тех пор, как шесть лет назад я впервые прочёл рассказ этого великолепного автора я влюблён в страшный языческий лес. Гонтарь принёс в русский хоррор скандинавский блэк-металл и прочую дьявольщину. Его проза предельно тёмная и густая. Подобная консистенция мрака встречается разве что в текстах Дмитрия Тихонова – недаром Тихонов и Гонтарь успешно работают в соавторстве. На вашем месте я бы не заходил в эту чащу слишком глубоко и не доверял бы проводнику. А впрочем, вы, как и я, всё равно не сможете отказать тому, что живёт за шторами. Тому, что обитает в пурге.

С творчеством Екатерины Кузнецовой я познакомился на отличном конкурсе «Виселица» в 2016 году. Но по-настоящему распробовал и полюбил её рассказы относительно недавно. Девушки в Тёмной волне – тема для отдельной статьи, и я не устану превозносить Елену Щетинину или Викторию Колыхалову. Кузнецова – это первосортная проза во-первых, и эталонный хоррор во-вторых. Это тот исключительный случай, когда рассказ – готическую жемчужину «Похороны мух» – я прочёл два раза подряд, задаваясь вопросом: как же так? Как может текст быть одновременно таким жутким и таким притягательным? Безжалостная, как фраза «а я тебя – нет» в ответ на признание в любви, тревожная, как похоронная процессия, несущая маленькие гробы, и навсегда вбивающая в память свои гробовые гвозди. Прах и скверна. Голуби и совы. Страшно и хорошо.

Волны – это то, что приходит и уходит. Проза Богдана Гонтаря, Екатерины Кузнецовой и Александра Матюхина скорее тёмное озеро, неисчерпаемое и бездонное. Перелистните страницу и ступайте в его воды. Я послежу, чтобы никто не украл ваши вещи. На этих берегах водится разное.

Ночь мягко и незаметно вползла в старую хрущевку, распустив по паркету языки теней. Тени бесшумно осели в углах, заклубились в коридоре и замерли стеной; ринулись было на тесную кухню, но отпрянули, испуганные тусклым светом потрескивающей лампочки, и в ожидании застыли на пороге.

Николай Савельевич поставил на плитку алюминиевый чайник и сел на покосившийся табурет, подкрутив громкость на радио, вещавшее о новостях далекой и призрачной столицы. Старик со скучающим видом слушал, подперев подбородок кулаком и глядя через мутное стекло во двор.

За занесенной снегом детской площадкой горели огоньки окон соседнего дома. Николай Савельевич видел суетящихся людей: они наряжали новогодние елки, развешивали гирлянды, заворачивали тайком от родных подарки. Пенсионер, глядя на эту предпраздничную суету, только угрюмо вздыхал и почесывал тыльную сторону ладони с наколотыми солнцем и чайкой. Он вспоминал свои праздничные дни, оставшиеся в прошлом. Вспоминал нарядную смеющуюся жену, веселых и резвых детишек, которых он по очереди катал на шее в этой же квартире, а они бегали вокруг него, смеясь.

Дети давно выросли. А жена… Зинаиду Николай Савельевич похоронил четыре года назад. Маленькая деревенька вдалеке от крупных городов когда-то выпустила из своих материнских объятий маленькую, еще несмышленую, белобрысую Зинку, а спустя шестьдесят лет приняла обратно Зинаиду Степановну, навсегда забрала ее, бледную, безмолвную и холодную, в свой жирный и податливый чернозем.

Металлической трещоткой заверещал телефон. Николай Савельевич, чертыхнувшись, поднялся со стула и проковылял в коридор, залитый тенями, пропахший кислым борщом и старческим потом. В темноте он побрел вдоль стены. Аппарат звенел, не замолкая, и было что-то в этом назойливом звуке до глубины души противное Николаю Савельевичу. Каждый раз, поднимая трубку, он испытывал омерзение, схожее с чувством, когда берешь в руку склизкий клубок рыбьих внутренностей. Но не ответить было нельзя – тогда будут названивать без конца. Всю ночь, пока заспанное солнце не прогонит тени из квартиры.