Сергей Богатырев - Чужая жизнь

Сидя на ольхе, время от времени меняя позу, чтоб не затекали ноги и руки, он продолжал мотать на ус, делая верные умозаключения: молодая породистая баба была невесткой старухи, которая явно переживала за своего сыночка. Дед, выбрасывавший навоз, значит, приходится старухе – мужем, а молодайке – свекром. Так, расклад становился ясным – в центральной, наиболее обжитой, усадьбе живут отец с матерью, а в дальней, что поновее, – сын с невесткой. И этот самый сын, как следовало из подслушанного разговора, в котором мелькали слова «мендатура» и «структировать», определенно служил в полиции. Да, и вообще, по всему, что пока успел приметить Степан, жили здесь злостные куркули, а для таких красноармеец – первый враг, а в немцах они видят избавителей. И это означало, что рассчитывать на помощь здешних хуторян не приходится.

Оставался открытым вопрос: кто обитает в самом ближнем к Степану дворе? Это был не очень большой, зато самый новый из домов хутора. То, что кто-то там живет было несомненно; во дворе сушилось белье, в основном – детские пеленки. Кроме того, два или три раза из открытого, но плотно занавешенного окна доносился плач грудного ребенка. Потом Степан увидел, как какая-то изящная рука, явно женская, затворила окно изнутри. Чуть позже во двор вышла молодая женщина с распущенными волосами и в белой ночной рубашке, донесся тонкий голос, несколько раз повторивший «тива-тива», тут же десяток гулявших возле дома пестрых куриц во главе с красавцем-петухом бросились к специально оставленной для них дыре в заборе. Покормив кур, женщина зашла в сарай, потом вышла, прижимая к груди несколько куриных яиц, голова была опущена, поэтому с такого расстояния, да еще с высоты, Степан не мог рассмотреть, красива она или нет, но сразу было понятно, что та – первая, с ведрами, была намного фигуристее и осанистей. Занеся яйца в дом, хозяйка снова вышла во двор, сняла с веревки несколько пеленок, и снова скрылась, больше не появляясь.

***

Вскочив в осинник, беглецы запрыгали по лесу, раня босые ноги о сучья валежника. Вот так переменчива судьба, еще пять минут назад, казалось, в руки плывет все – и гражданская одежда, и сподручное оружие, и скорый транспорт, и надежный документ, не говоря уже о запасе продовольствия, а вышло воно как – босиком без всякого оружия по ночному лесу. И как бы погони не было, сейчас не досчитаются двух человек, и бросятся вслед. Действительно, почти тут же раздался какой-то шум со стороны хутора, Степан с Федором в ответ только прибавили прыти. Однако ж, полицаи, решив, что четверо захваченных красноармейцев, а главное – комиссар-жид, и так богатый улов, искать пару сбежавших бойцов не стали.

Остановились, чтобы перевести дух, только через час; упали в холодную росную траву.

– Что делать-то теперя будем? – прервал молчание Федор.

– Что делать, что делать, снимать штаны и бегать.

– А чем же тебе в штанах бегать не нравится?

– Я вот думаю, – каким-то изменившимся голосом произнес Степан, – говорят комиссары, что Бога нет, а он, все ж таки, есть.

– Определенно есть, – согласился Федор.

– Вот ты посуди сам, – продолжал свою мысль Степан, – вот пролежали б мы в баньке с пяток минут подоле, или полицаи приехали б чуток раньше. И все, сидели б мы сейчас не в лесу под колючей елочкой, а в лагере для пленных за колючей проволокой.

– Да-а…, – согласился с другом Федор, – энто так, а вот все равно мы в чужом лесу, без жратвы, без оружия и даже без обувки. Так что, может, он нас ночью-то и спас, только чтоб днем нас те же самые полицаи и повязали.

– Нет, – решительно отрезал Степан, даже сел при этом, – я твердо решил до Еловки дойти, чтоб не случилось.

– Не загадывай, Степка, – гиблое дело. Случиться-то как раз всякое может, да и сдохнуть по дороге еще до хрена возможностей представится.

– Вот ты и сдыхай!

– Нет, брат, мне тоже в Еловку надо, – не согласился с таким «предложением» Федор, и тут же больно уколол друга: – Меня там, ох, как ждут!

На это Степан ничего отвечать не стал – возразить было нечего, а соглашаться с этим утверждением ему совершенно не хотелось.

***

После разговора с невесткой, старуха в платке вернулась в свой дом, потом, держа в руках что-то, завернутое в полотенце, через калитку, которая за сараями соединяла соседние дворы, проникла во двор, за которым особенно пристально наблюдал Степан, поднялась на крыльцо и скрылась в доме. Через полчаса она вышла. И все, других проявлений жизни обитателей крайнего дома отмечено не было.