Иван Филиппов - Тень

Следователь безуспешно пытался успокоить рыдающую вдову, пришедшую к нему рассказать о пропавшем муже. Время было мутное, и много хороших людей пропадало, думал следователь. Мужа так и не нашли, а дела Прасковьи Михайловны пошли в гору. С наступлением в стране новой эры Прасковья Михайловна быстро сориентировалась: она выгнала семейную пару, которой долгие годы сдавала свою смежную квартиру, и прописала в ней сорок восемь граждан солнечного Таджикистана, из которых двадцать жили в квартире на постоянной основе. Визиты Степы были важны – он не только получал причитающиеся деньги, он должен был вселять в жильцов страх Божий.

Степа сидел в мягком кресле и слушал причитания Прасковьи Михайловны, жаловавшейся на всеобщее падение нравов, разгул содомии и прочие безобразия. Прасковья Михайловна переживала за Родину и никак не могла понять, почему же полиция предпринимает мало усилий для улучшения нравственного состояния общества. Степа лениво пил коньяк и кивал: непременно приложим больше усилий, вот сейчас допью и сразу же пойду прилагать. Слова хозяйки лениво текли вокруг него, как воды реки обтекают камень. Вот уже с обсуждения нравов общества в целом Прасковья Михайловна перешла к конкретной критике с воей миловидной соседки из семьдесят четвертой квартиры.

– Далеко за примерами ходить не надо! – воскликнула она, повышая голос. – Предложила ей георгиевскую ленточку в этом году повязать, так она отказалась! А еще учительница! – Прасковья Михайловна сделала паузу, ожидая от Степы каких-то слов поддержки, но тот лишь кивал, полностью погруженный в мысли. – Так вот, а на днях я ее встретила с двумя мужчинами. Молодыми такими, одетыми хорошо. Втроем к ней домой направлялись. Они шли предаваться свальному греху, помяните, Степан Викторович, мое слово!

Степа лениво перевел взгляд с опустевшей рюмки на Прасковью Михайловну. На него накатывала волна раздражения. Одно дело пустые разговоры о том, «как все плохо, в наши времена было лучше». К таким беседам Степа привык, и эмоций они уже больше никаких у него не вызывали. Но ему определенно показалось, что пожилая и неприятная профессор филологических наук хочет науськать его, Степу, на свою безобидную соседку, единственным очевидным грехом которой являлась трехкомнатная квартира по правую руку от квартиры Прасковьи Михайловны. Степа ни секунды не сомневался в том, что в недалеком прошлом, скажем, году в 1937-м, Прасковья Михайловна не преминула бы написать на соседку донос, а потом бы годами плела интриги, чтобы заполучить себе заветную жилплощадь. Настали времена, когда такая схема сработать никак не могла, что не мешало неприятной женщине истязать Степана.

Он выпрямился в кресле:

– Прасковья Михайловна, а можно еще коньячку?

Хозяйка замолчала и сердито посмотрела на Степана. Такая просьба была не просто нарушением сложившейся традиции, она была нарушением этикета, и Прасковья Михайловна этим обстоятельством была крайне недовольна. Однако виду она все же не подала, и вскоре Степа смаковал вторую стопку коньяка. Он понимал, что это его собственная вялая попытка как-то притупить те мрачные мысли, которые последние несколько дней мучили его. Ощущая на себе неприязненный взгляд, он торопливо допил коньяк и начал собираться. Прасковья Михайловна протянула ему пухлый конверт с пятитысячными и холодно пожала руку. За ним захлопнулась тяжелая стальная дверь, и он остался стоять на лестничной площадке старого дома в полном одиночестве.

Медленными шагами Степа пошел по лестнице вниз. Ему нравился этот дом, нравились гулкие лестницы и какой-то особенный запах, стоящий в подъезде. Он был уверен, что запахом дом обязан старому-старому лифту, скрипящему в шахте за допотопной железной дверью с ручкой. Когда-то Прасковья Михайловна объяснила ему, что раньше, до революции, на первом этаже дома размещались конюшни, и сейчас, спускаясь по лестнице, Степа думал: то есть если бы эти стены могли говорить, они бы заржали. Он улыбнулся собственной шутке, ускорил шаг и вышел на темный двор. Тренькнул телефон. Степа посмотрел на экран и удовлетворенно кивнул. Хозяин борделя в соседнем доме сообщал ему, что Степин визит на сей раз не потребуется, деньги ему домой принесет одна из девушек. Степе оставалось лично навестить всего одну «делянку». Он был рад, что идти в бордель сегодня не нужно. Даже в хорошем настроении это заведение нагоняло на него тоску.

Проблема Степы была не в отношении к борделям как таковым. Как одинокий мизантроп, Степа понимал и ценил труд честных работниц секс-индустрии и периодически пользовался их услугами. Недопонимание (если можно так сказать) вышло у Степы с хозяином конкретно этого заведения – коренным москвичом, тридцатипятилетним Кириллом. Первый приход к нему Степы Кирилл предложил ему отпраздновать с пятнадцатилетней украинской девочкой. «Свежачок! Пока никому не предлагал, вы первым будете», – хвастливо сказал Степе хозяин.