Андрей Моисеев - Птичка Кама. Сборник рассказов

Утро едва прогрело воздух. Небо играло насыщеннее обычного. Кама вернулась в мир ярких радующих красок. Она умерла и теперь жила вторую жизнь. А клятва и обязательства остались в первой жизни. Кто-то, сидевший на белом облаке, разрешил: гулять босиком в затёртой робе, уходить, если хочется уйти, менять, если нет желания терпеть.

Ветер то и дело пытался вскинуть лёгкую ткань и показать всему миру прелести тела. Через пару попыток она совладала со свободной одеждой, вспоминая Мерилин Монро. Ей не выпал шанс прожить вторую жизнь, в отличие от Камы.

Под холодным дождём торопливо бежали люди, кроме Камы. В сумке валялся зонт, но она не торопилась его доставать. Частые укольчики доставляли удовольствия больше, чем дискомфорта. Ради того она и гуляла.

Рекламные плакаты приглашали на выставку. Фигуры из глины. Кама вспомнила Костю. И не зря. Его имя красовалось под некоторыми из фигур. Одну из них звали “птичка Кама”.

Она задержала дыхание. На рогатой ветке сидела маленькая птица. На одной лапке были кандалы. И на другой. И обе цепями крепились к ветке. Зачем так много, возмутилась Кама, но заметила ещё одну скрепу, ради которой птичке пробили крыло. И так три цепи – тяжёлых даже поодиночке – держали маленькую птицу.

–Больше нет. Её уже нет. Ты нарисовал призрака, – Кама улыбнулась, отпуская эмоции. Только глаза птицы беспокоили её; такой прежде Кама себя и помнила.

Дождь усилился. Ветер нагнал прядь волос на глаза. Но она и так отворачивалась. И зашагала дальше.

За год Костя постарел слишком сильно. Кама не находила в нём некоторых черт, которые хорошо помнила. Но это всё ещё был он.

–Костя!

Его, как показалось Каме, дёрнуло. Определённо он узнал её. В этот раз она не любовалась картинами и не бубнила себе под нос, а смотрела на него. А он что-то говорил гостям и не замечал её до последнего.

Так же неловко чувствовали себя малыши в садике, когда очень хотели признаться в тёплых эмоциях, но не умели. На секунду Кама и Костя замерли друг перед другом. Прежняя его невозмутимость пропала или поубавилась.

–Привет, – мягко, с ослабляющей улыбкой поздоровалась Кама.

–Рад тебя видеть. Ты так стремительно пропала. И то, что с тобой произошло…

–Ничего не произошло.

–А как же живот, – Костя перевёл взгляд на круглый живот, единственно намекавший на беременность. – Вполне произошло. Это мой ребёнок?

–Брось. Просто посчитай и поймёшь, что не твой.

–А от кого?

–А это важно?

Некоторое время они стояли молча, как экспонаты. Здесь можно было замереть и не стесняться. Кама улыбалась, изучая чуть искажённые черты старого Кости. Она думала, что, увидев его, поймёт, как сильно скучала. Но не так уж и сильно. Самую малость, которой хватило, чтобы заглянуть сюда.

–Всё ещё хочешь меня? – прищурилась Кама.

–Конечно.

Павел Петрович не был плохим человеком. Скорее, он был хорошим человеком, но резкое поведение не позволяло людям разглядеть в нём хороших черт. Только коллеги, проработавшие с ним год-другой, умели проглядывать сквозь скорлупу.

Пациенты знали Павла Петровича не так хорошо, как коллеги, потому и юмор его казался им несмешным вовсе. Однако за скорлупой они тоже видели другого человека – замечательного врача и были готовы мириться с тяжёлым характером, пока тот творил своё чудо.

Вот и выходило: злой, неприятный, но такой нужный. Особенно смущала пациентов его любовь заканчивать шутки. Если в беседу с другим врачом вторгался человек, Павел Петрович не прерывался, а окидывал пришедшего взглядом в знак принятия и продолжал повествование. Многие знают, что медицинский юмор не подходит обычному человеку. И сам Павел Петрович это знал, но пациенты не убегали, а слушали и расширяли глаза от удивления. Замечание сделать никто не решался, уходить тоже – сами же пришли.

В обычный четверг доктор вышел из перевязочного кабинета весь в пятнах крови и гноя на форме. Для гнойной хирургии это явление абсолютно нормальное, даже проходящие мимо пациенты не убегали в ужасе. Павел Петрович снял перчатку, чтобы ответить на телефон. Разговоры с начальством уже не пугали опытного врача; он с чем-то согласился пару раз, а в конце как выдал – “нет!” – и довольный попрощался. Он бы даже и не заметил, что перехватил телефон второй рукой, на которой была надета окровавленная перчатка, если бы подошедший пациент не обратил на это внимания. Павел Петрович лишь улыбнулся и убрал телефон в карман, снял вторую перчатку.