Рахиль Гуревич - Адгезийская комедия

Мальвина. Кто-то говорил: Мальвина! ух ты, здорово! А кто-то: Мальвина-Мальвина, где твой Буратино? Про Артемона убогие шутки я не стану пересказывать. Я своё имя не любила. Но куча ещё на свете разных плохих имён, кроме Мальвины, не мне одной мучиться приходиться. Есть, там, Дуня – ужасное на мой взгляд имя. Есть… Нет, не буду больше писать. А то прочитает какая-нибудь условная Дуня, найдёт своё имя, и дальше закроет файл. Хоть я и пишу для потомков, но жалко, что человек так и не узнает, в какую заварушку я попала из-за глупой обиды на имя. А я попала в паранормальную заварушку!

Бабушка Галя – папина мама. Мама очень быстро с папой развелась. Я папу и не помню. Он тренер по карате и завёрнулся на буддизме или ещё там каких-то самурайских философиях. С мамой у него, как он потом написал в графе «причины развода» − «не было точек соприкосновения». Я – не в счёт. Я всё-таки считаю себя не точкой, а дочкой.

Бабушка Галя после папиного ухода за поиском истины в другие города и государства с нами общаться не переставала. Видно у папы и с бабушкой Галей не было общих точек соприкосновения, раз она так всем сердцем полюбила меня и маму. Мама вспоминала, что когда бабушка Галя стала приезжать и меня-личинуса навещать, папа перестал спать, мучился бессонницей. С бабушкой Галей он общался сдержанно, не ругался, но по общению незаметно было, что она его мама. Он уверял, что его мама продала душу дьяволу, и теперь, появившись в их молодой семье, протопчет адскую дорогу и здесь. Мама, честно, испугалась. Не бредням про ад, а тому, что вышла замуж за психа. В общем, несладко ей пришлось тогда, в плане там мыслей, подозрений.

Мы с мамой живём в длинном-предлинном доме, в него когда-то заселяли строителей. Мама ответила папе, что их дом и без бабушки был сущий ад, а папа обиделся.

Тогда мама сказала папе: ты что забыл как мы с тобой познакомились?

А познакомились они так.

Однажды вечером на пустыре за нашим домом, который сейчас давно застроен, на маму напали, и не сказать, чтобы поздно она домой возвращалась: обычно возвращалась, но зимой темнеет рано. Странные были и преступники, избившие маму ногами по лицу. Денег в сумке лежало совсем мало, она сразу им всё отдала, но какие-то нелюди, забрали всю сумку с документами, что не характерно для воришек. Мама долго лежала лицом в сугроб, приходя в себя, что оказалось самым верным решением – ведь к гематомам надо сразу приложить холодное − безо льда фингалы и синяки по лицу быстро расползаются, увеличиваясь в разы. Мама рассказывала, что от обиды, одиночества, беспомощности и жалости к себе решила замёрзнуть и умереть. Но кто-то сердобольный её заметил и позвонил в «скорую». Мама рассказывает, что расплакалась от этого поступка неизвестного. Хотя мама в принципе никогда не ноет.

Мама лежала в челюстно-лицевой вся на лицо сине-красная и пила через трубочку супчик в столовой три раза в день: на завтрак супчик молочный, на обед супчик грибной, на ужин – кисельное пойло. И такие странные, мама вспоминает, люди были в этом отделении. Все в багровых тонах, с гематомами, мычащие, беззубые – челюсти поломаны же. В больничном подвале они дружно курили, общались жестами, издавая дружелюбные и жалостливые звуки как звери, а не люди. Самое большое впечатление на маму произвёл этот туманный от круглосуточного дыма подвал, он ей часто потом снился вместе с теми курильщиками, друзьями по несчастью.

После выздоровления мама записалась на бокс. Ей так насоветовал в письме один новоиспечённый кавалер из их челюстно-лицевой; он при выписке написал маме что-то вроде любовного письма, с предложением руки и сердца, приложил свой адрес. Писал, что маме просто необходимо побольше читать, чтобы понять обидчиков и не озлобляться. Мама до сих пор хранит это письмо. Оно написано нереально красивым строгим и каким-то старинным почерком – так пишут в старых фильмах, макая перо в чернила. Письмо совсем небольшое, всё по делу, без соплей: про любовь и про книги – человек, видно, понимал, что мама не станет отвечать ему, просто рискнул, чтобы потом не жалеть, что не сделал. В письме небольшой список книг. Они все лежат у мамы в ящике под кроватью. Она читает их на ночь. Читает и перечитывает только их. Я же читаю кое-что по программе, очень хорошо засыпается. Но летом выпадало свободное время, и от скуки я читала мамины книги из ящика. За всю свою пятнадцателетнюю жизнь я осилила пока только три: с пятого по седьмой класс я читала «Графа Монте-Кристо», и даже перечитывала некоторые места, с седьмого по восьмой – «Молчи грусть», и перечитала два раза, а совсем недавно я осилила «Мастера и Маргариту»; не могу сказать, что я в восторге, эта книга какая-то странная, чужая − там побеждает тьма, а хороший человек проигрывает, и ещё получается, что всем аукается их поведение без всякой там мести, как в «Графе Монте-Кристо». Хоть ты злодей, хоть и не злодей, а просто глупец, хоть прекрасный душевный чел – все в чём-нибудь да виноваты и все получают по самое не горюй. После этой книги, у меня вдруг промелькнула мысль, навеяло приснившимся мне в то же приблизительно время кошмаром, что расплата-то за разные мои недружелюбности может и нагрянуть. Но мама брала эту книгу полистать чаще других не из-за этих смешных сцен с глупыми людьми и дьявольской свитой, она перечитывала всегда одну и ту же главу, это и по страницам было заметно. Там, где Мастер снимает дом и знакомится с Маргаритой. Ну, я и без замусоленных страниц знала, что мама тоскует по папе.