Александр Катеров - Что это было?

– Одно понятно, что она здесь неспроста.

Я согласился, а он заявил:

– Так что рановато тебе, Виктор Иванович, возвращать в реальную жизнь. Только ты сможешь разобраться во всем этом, потому что ты – феномен, ты не от мира сего!.. А сейчас давай пойдем на кухню и по земному выпьем коньяку за успех нашего безнадежного дела…

Петрович, как-то невесело улыбнулся и, хлопнув меня по плечу, ненавязчиво предложил проследовать за ним.

На кухне, при свете луны, после выпитого алкоголя, я признался товарищу, что уже давно стал человеком, что я все чаще рассуждаю поземному и уже плохо помню, что было со мной раньше…

Петрович, как-то непонятно ухмыльнулся, а я продолжил:

– Пойми, я не хочу больше быть феноменом – исключительной личностью, я хочу быть просто человеком и писать книги о любви.

– О любви? – Переспросил Петрович. – А как же ты собираешься это делать, не испытав на себе эти чувства?

– Ты, заблуждаешься, Паша, – возразил я. – Ну, во-первых, я уже любил и не один раз, правда это было очень давно, а, во-вторых, я имел введу любовь в глобальном масштабе – любовь ко всему, что нас окружает, и к людям, в том числе.

– И я хочу тебе признаться, что свой роман я переписывал дважды, благодаря этому чувству. Мое произведение не обделено любовью, у меня даже целая глава посвящена этому и называется она «Про любовь», но ведь на земле есть и другая любовь, например, к Родине, к свободе и к своим близким, наконец. Возьми хотя бы нашего бедного журналиста – как он любил свою дочь?! Вот я тебе сейчас кое-что прочитаю из его дневника. Я встал из-за стола и ушел за тетрадью.

В темной комнате с монитора компьютера на меня смотрела незнакомка. Я замер в оцепенении, а когда Петрович окликнул меня, экран погас и образ женщины исчез. В кухню я вернулся растерянный и без черновиков журналиста.

– Ну, и где тетрадка? – Поинтересовался Петрович.

Я ничего ему не ответил и молча вернулся в кабинет.

Здесь было темно и только свет луны из окта, освещал мой рабочий стол. Я машинально щелкнул выключателем и вернулся на кухню.

– Что-то свет не включают, наверное, авария, – предположил я, располагаясь у окна, чтобы прочитать выдержки из текста.

Павел Петрович протянул мне рюмку с коньяком, а я, разворачивая тетрадку, пояснил:

– Это у него, как я понимаю, эпиграф к его произведению, которое он так и не успел написать, а может не смог? Вот послушай:

«Мы все когда-нибудь умрем,

Оставим мир наш этот бренный.

И там, за тысячу миров,

Мы встретимся с тобою непременно!».

Петрович немного помолчал, а потом спросил:

– Он, что еще и поэт?

– Когда мы влюблены, Паша, мы все немножечко поэты. А этот парень был неплохим журналистом и хотел написать повесть о любви. Вот здесь, как раз, речь идет о любви к своей дочери. О том, как одна любовь порождает другую, которая отстала от действительности… В этой тетрадке, Петрович, помимо наблюдений, очень много любопытных фактов, которые затрагивают и наши с тобой интересны.

Я стал рассказывать другу о философских размышлениях и мечтах журналиста, который даже сумел вывести формулу любви. По его мнению, любовь – это вирус, с котором почему-то борется человечество, не замечая, что теряет самое ценное в этой жизни. Ее опасаются и даже бояться, потому что она тревожит душу и заставляет думать…

– Формула любви? Это, как сейчас одеколон с феромонами? – Перебил меня Петрович и ехидно ухмыльнулся.

– Да, ну тебя, Паша, ты опять все опошляешь, – упрекнул я его.

– Здесь речь идет о возвышенных чувствах, а не о тех, которые строятся на основе материального благополучия и животных страстей. Ты вспомни средневековье, когда во имя любви совершались подвиги и развязывались войны. А прошлый век?.. Какие писались полотна, и какая создавалась музыка? А литература?.. Нет, Петрович, ты не прав, этот журналист был человеком – личностью!..

– Постой, Витя, – опять перебил меня Петрович и спросил:

– Ты это все прочел в этой тоненькой тетрадке?

Он взял у меня записи журналиста и ухмыльнулся:

– Сорок листов? Да ты мне уже на все двести наговорил…

Я хотел ему возразить, но включили свет, и мы ушли в кабинет.

Здесь мы расположились у монитора компьютера, а он почему-то отказался показывать нам видеозапись.

Раздосадованный Петрович невесело пошутил:

– Все, кина не будет – киньщик заболел…

Я еще пытался запустить запись, а он спросил:

– Я у тебя переночую, а то поздно уже добираться до дома?