М. Парфенов - Зона ужаса

– Из-здеваеш-шь-с-ся? – Старик обнажил клыки.

– Ой, только не надо скрипеть сейчас на меня! Я и так делаю ради вас все, что в моих силах. Жертвую силы и личное свое время, между прочим.

Подкарпатский по-кошачьи, одним быстрым плавным движением скользнул к ней, так что черные с зеленью зрачки оказались аккурат напротив ее глаз. Теперь он был одного с Аленой роста и, с удивлением обнаружила она, стал шире в плечах. От него все еще пахло древностью, застарелой подвальной пылью, но к этому запаху, кажется, примешался другой, знакомый – так пах дезодорант Игоря, которым тот пользовался до и после тренировок в зале.

– Ус-слуга, – произнес вампир, обнажив клыки в снисходительной ухмылке. – Тебе нужна ещ-ще одна ус-слуга. Хорош-шо… Но это будет пос-следний раз-з. З-запомни, это – пос-следний!

– Воскресенье, – пообещала Алена, сглотнув подступивший вдруг к горлу комок. – В это воскресенье ваш рассказ напечатают. Если…

– Никаких ес-сли. Это – пос-следний. Пос-следний ш-шанс-с.

В пятницу она сдала номер в верстку. В субботу попыталась дозвониться маман, но безрезультатно, как и в воскресенье. Днем в понедельник ей самой позвонили на рабочий номер, из больницы: мама лежала при смерти. Где-то дома, в московской квартире, упала, порезала руку, да так неудачно, что практически истекла кровью к тому моменту, как приехала скорая. Алена никому не стала рассказывать об этом звонке. На душе у нее кошки скребли, работа шла из рук вон. Ей требовалось выпить, вволю накуриться, расслабиться, забыться.

Вечером она снова попала в клуб и до полуночи извивалась со своим (впрочем, теперь ей приходилось делить его с Вероникой, но в понедельник, четверг и воскресенье была ее очередь) блондином как на танцплощадке, так и в кабинке уборной. А когда, оставив Конана, немного пьяная и очень довольная, явилась домой, то, не без труда отперев замок, скинула туфли, одежду и приняла душ, зашла на кухню выпить перед сном бокальчик любимого красного полусладкого. Где и наткнулась на разъяренного Сигизмунда.

– Непрос-стительно, – проскрежетал Подкарпатский, швыряя в лицо Алене свежий, воскресный выпуск «Власти тайн». Зрачки вампира горели холодным зеленым пламенем, он возвышался над ней огромной могучей тенью, и темные густые локоны, пахнущие шампунем ее матери, струились у него по плечам, мускулатуре которых позавидовали бы и Игорь, и Конан. В этот вечер Сигизмунд соответствовал всем ее представлениям об истинной мужской красоте.

Алена подхватила газету и, справившись с колышущейся перед глазами мутью, сосредоточила взгляд на странице литературного раздела.

«Божечки, – подумала она, не в силах поверить тому, что там увидела. – Божечки мои, Вероника, подружка-верстальщица, как же так, божечки святы!..»

Она пыталась что-то лепетать в оправдание, но Подкарпатский не стал ничего слушать или говорить. Молча распахнул гигантские крылья, стремительно прыгнул к ней и одним движением больших и невероятно сильных рук оторвал женщине голову.

Голова с глухим стуком упала на пол, вслед за ней полетели, планируя, мятые газетные листы. А тело редактора осталось стоять, зажатое в объятиях писателя. Лицо вампира склонилось к дыре, которой теперь заканчивалась шея Алены, и струи крови, толчками вырываясь из порванных жил и сосудов, ударили в жадно распахнутый рот упыря алым фонтаном.

Несколько капель упали и на страничку газеты, где, прямо под псевдонимом автора (Семен Карпов, Карпаты), красовалось, набранное красивым готическим шрифтом с вытянутыми литерами и эффектными засечками, название его рассказа:

УКСУС ВАМПИРА

В последние деньки я все чаще стал замечать, как Штырь украдкой бросает голодные взгляды на Янку и на ее вздувшийся живот. И мне это, конечно, не нравилось. Люди в нашем маленьком отряде наперечет, всех нас Война изрядно потрепала, и с каждым меня связывало что-то общее, но Штырь есть Штырь. В нем уже и человеческого-то почти ничего не осталось. В отличие от Янки, Василича и остальных, ему я не доверял. Опасался – не столько его самого, сколько тех тусклых огоньков, что тлели на глубине темных впадин под лишенными волос надбровными дугами, когда он отрывал взгляд от потрепанной книжки и долго, молча, не мигая, глазел куда-то вдаль. Что он там видел, какие картины рисовал в воображении, можно только догадываться. Но в такие моменты Штырь пускал слюну, как умственно отсталый, и бормотал что-то себе под нос. Нельзя было разобрать ни единого словечка, но я точно знал, с Кем он говорил.