Василий Завадский - Не родня

Таня молчала, придерживая двумя руками шаткий табурет. А меня это молчание будто подстёгивало, словно погонщик резвую тройку. Иными словами, меня понесло.

– Оглянись, родная. Ты в каких реалиях живёшь? Праздник праздником, я не спорю, но по сути своей – всего–то смена календаря. И прошу заметить, что это не мне второго числа на работу, а ты тут устраиваешь для своей родни «благотворительный вечер», который, как мы оба знаем, перерастёт в «благотворительную неделю», а того и глядишь – в месяц.

Таня молчала. Я взглянул вниз, неуверенно балансируя на табуретке, и только сейчас заметил, что она тихонько плачет. Я заткнулся. Закрепил, как мог, непослушный конец гирлянды прищепкой от ламбрекена и слез с табурета.

– Ну и по какой причине ты разводишь в доме сырость? – съязвил я, словно не понимая причины слёз супруги.

– Ты злой, Андрей. Они ведь и твоя родня. Я вижусь с сестрой раз в столетие, а когда мы вместе встречали Новый год я уже и не вспомню. Ещё девчонками, наверное. А на прошлый Новый год она с детьми…

– Да, на прошлый Новый год она с детьми лежала с «короной», на прошлый Новый год они мне нравились больше. Представь моё разочарование, когда ты сказала, что они не собираются умирать.

Советская ёлочная игрушка просвистела у меня над ухом и с глухим хлопком разбилась о книжный шкаф.

– Прости, это шутка! Тут я, правда, перегнул. Извини.

Стеклянная шишка пролетела мимо плеча. За ней последовал отвратительного вида стеклянный лимон. Подумать только, как подобным уродством люди украшали свои дома ещё каких-то тридцать лет назад. Хотя, чему удивляться? Мы и по сей день украшаем.

Не достигнув цели, шишка вдребезги разлетелась на десятки осколков. Эстафету принял стеклянный Наф-Наф, за ним полетела лубяная избушка и парочка бирюзовых шаров.

Поняв, что она лишь прибавляет себе работы в уборке, Таня взяла себя в руки. Глаза блестели, губы дрожали.

– Козёл Вы, Андрей Анатольевич, – попыталась твёрдо сказать моя супруга, но голос предательски дрогнул. – У них ведь больше никого нет.

Я глубоко вздохнул, бережно взял супругу за плечи и как можно спокойнее произнёс:

– Танечка, в развитых странах, подчёркиваю, в развитых , разрешён брак между троюродными братом и сестрой…

– Ты кретин?

– Сама посуди, пока ты занята в поисках того единственного, он, возможно…

– Кретин, – утвердила Таня, вытирая потёкшую тушь тыльной стороной ладони. Она вышла из комнаты, скрипнула дверь в уборную. Вернувшись с совком в одной руке и веником в другой, продолжила: – У тебя ведь тоже никого нет.

– Никого? – удивился я. – До этой секунды я считал, что у меня есть ты.

– Вот именно. У тебя есть я, у Веры – никого. Никого, кроме её мальчишек.

– Ты уже сама себе противоречишь. Вот видишь, у неё есть сыновья. У неё своя семья, у нас своя! – постепенно переходя на повышенные тона, парировал я.

– Семья – это громко сказано, – пробормотала Таня, пытаясь вымести осколки из ворса ковра.

– Не понял, – начал я с упрёком. – Что ты имеешь в виду?

Оставив уборку, Таня по-актёрски повернулась, набрала полную грудь воздуха и с непроницаемым выражением лица начала:

– А знаешь что? Теперь твоя очередь выслушивать гневные тирады.

Что-то изменилось в моей жене. Что-то пугающе-отталкивающее было в выражении её лица. Невозмутимая каменная маска, с лукаво приподнятыми уголками губ, сменила привычный облик супруги. Наверное, именно с таким лицом дядя предлагает девочке жвачку.

– Я устала от твоего эгоизма. Раз в год…Раз в год, Андрей, ты можешь побыть нормальным человеком? Семья? Если для тебя семья определяется двумя разнополыми людьми и связующим их штампом в паспорте, то да. У нас семья.

– Ну, необязательно разнополыми…

– Заткнись! Пожалуйста, просто помолчи немного.

– Помнится, ты не горела желанием обременять нас спиногрызами. И, поправь меня, если я ошибаюсь, это было наше общее решение, – продолжал парировать я.

– Да не в детях дело, Андрей. Пойми, они ведь родня.

– Да не родня они мне! – не выдержал я. Теперь была моя очередь «включать истеричку». Нервы у меня были железными, но ведь и металл ржавеет.

– Не родня? – ехидно спросила меня жена. – Серьёзно, «не родня»? Забыл, как закончились отношения твоей покойной сестры с «не роднёй»?

Внутри меня что-то сломалось. Меня будто ударили чем-то тяжёлым по голове. В ушах теперь звенело, картинка в глазах помутнела. Готов поспорить, что в то мгновение я побелел и был похож на уродливого снеговика, которого соседские детишки слепили во дворе нашей панельки. Бледного снеговика с ничего не выражающим лицом и пустыми, смотрящими в никуда угольными глазами. В моём случае – карими.