Алексей Рожков - Оборотни революций

Знаешь, математически вывели, что на каждый кубометр угля приходится одна жизнь шахтёра? Начались девяностые, производство стало убыточным, всё разваливалось на глазах, охраны труда никакой, на ремонты денег нет… Ну и одни днём, ещё дата была какая-то такая не хорошая – 21.12, и время ровно 21:12, прямо под Новый год, взрыв страшный случился на шахте. В ту вечернюю смену, так уж карты легли, вся семья Астравротовых на шахте дежурила, отец, все братья и мать. Ну не только они конечно, вместе с ними ещё 200 работяг. Все оказались под завалом, шахту в один миг с лица земли снесло, как и не было её, одни обломки. Операция спасательная тогда была невиданная… Мы тут такого не знали, да и не узнаем уже никогда. Народу, техники понагнали, собаки обученные, роботы зарубежные, аж в программе «Время» каждый день о ходе спасательной операции рассказывали.

Ещё тогда осколки социализма в головах людей витали, все самоотверженные, завалы разбирали, жизнью рисковали. Всей страной переживали, чтобы хоть кого-то живого из-под из шахты вытащить. И вертолёты там, и глубинные буры, второй Чернобыль по масштабам. Чиновники всякие и министры, те дежурили у нас каждый день, глава райкома партии прямо в Воскресенск переехал. Но напрасно всё было, ни одного человечка живого не смогли вытащить, как ни старались. Тысячи людей круглосуточно пахали, при раскопках одних солдатиков, да пожарных только 10 человек погибло, жизнь свою за других положили. А снизу одни трупы подымались, чёрные как уголь, или вообще только части тела, взрывом раскуроченные. Генетики потом долго мучились по кускам тела собирали, чтобы в гробу закрытом хоронить. Ровно двести останков тел подняли, уже неделю как раскопки шли и все потеряли всякую надежду найти хоть кого-то живого. Да и по всем законам физики и биологии не должны были.

Но ровно к концу шестого дня раскопок вдруг раздался радостный крик. Нашли одного живого. Из всех двухсот человек единственный выжил. Всё – вертолёты, люди и смерть десяти спасателей, техника и неделя страшных усилий, всё это было сделано для одного единственного человека. И им, ты конечно догадался, Иван, оказался тот самый Володька-Вальдемар. Сколько радости было! Торжество социализма, нет арифметике человеческих душ, победа и так далее. Правда сам Вальдмар-то жив был исключительно частями. Его, еле дышащего, с отсутствующей половиной головы, сломанными руками, ногами и позвоночником, полностью обгоревшего, вытащили на свет. Живыми конечно эти останки можно было признать только по биологическим показателям.

Вокруг его искорёженного взрывом и завалами тела устроили настоящий банкет и празднество. А самого Володьку тут же на вертолётах транспортировали в Москву, где под личным контролем Министра здравоохранения собирали по частям, не давали сердцу остановится, поддерживали жизнь на аппарате искусственного дыхания. Ну конечно, надо было чтобы он выжил. Ну или хоть пожил немножечко, а то ведь столько сил и средств брошено… Столько жизней положили ради одной. И она, это хлипкая жизнь, еле держащаяся в теле Вальдемара, теперь стоила очень много для чиновников всех уровней, а потому держались они за неё как за спасительную соломинку.

*****

Так вот, собрали Вовку Франкенштейна, как его все стали с тех пор называть, выходили. Правда остался он на всю жизнь потом инвалидом, ночами не спал и от боли бывало на стену лез. Но это уже никому не было интересно. Потому как наказание невиновных и награждение виноватых уже состоялось. А потом девяностые лихой железной метелью закружили, разметали страну, так что о нём и думать забыли. Мало того, что сердце у Володьки было ещё в детстве от мёртвого младенца вставлено, так теперь он ещё был обожжённым на пол лица, вместо части черепа была заросшая впадина, а шрамы создавали полное впечатление, что собран он был из рук и ног посторонних людей. Вот такой он был, Вовка Франкенштейн. Кроме всего прочего передвигался он с большим трудом, а на фоне боли озлобился на весь белый свет до ужаса и всё думал какой бы смертный грех совершить, да такой, чтобы Богу побольше насолить. Ведь он ад при жизни познал и думал, что после такого мучения, как при жизни, ему никакая преисподняя не страшна.

Не знал Вовка, как же унять боль свою, где скрыться от тёмных мыслей. Семья вся погибла, остался он как перст один, на пенсии по инвалидности копеечной, такой крохотной что он каждый день стоял перед выбором, что купить – булку городскую или лист обезболивающих. И только в одном месте ему было хорошо – в той самой церкви Николая Чудотворца на службах у отца Онуфрия. Там боль сама собой проходила, всегда кормили, можно было разжиться одеждой, кто шоколадку сунет, кто денежку. Воды святой прохладной испить, окропиться, песни хора послушать, от которых легче становилось. Жалели Вовку там все, и он туда часто наведывался. Придёт, и сидит полдня, там же и поест, и поспит на скамеечке.