Светлана Фатеева - Вот идет большая птица [сборник рассказов]

— Мне некогда, — отмахнулся мальчик, пробегая мимо. — У меня впереди экзамены, потом поступление в институт. Я обязательно посмотрю, но позже. Может быть, через месяц.

И мальчик ушёл, ни разу не оглянувшись. А дракончик опустился на землю, словно его вдруг перестали держать крылья. Постоял немного, низко склонив голову, а потом грустно вздохнул:

— Хорошо. Через месяц. Я буду ждать.

Но ни через месяц, ни через год, ни через десять лет мальчик не вернулся. Калейдоскопом менялись времена года, высыхал старый дуб, под которым когда-то спорили друзья, дожди смывали следы былых весёлых игр. А дракончик продолжал ждать, неустанно, неусыпно, храня и согревая в сердце хрупкую, но всё ещё крепкую дружбу.

У дружбы нет ни срока годности, ни гарантии, ни временных рамок. Её нельзя продать, купить, обменять. И выкинуть за ненадобностью, просто потому, что она устарела, тоже невозможно. А потому дракончик ждал, ждал годы напролёт, несмотря ни на что. Ждал и верил, что однажды его терпение будет вознаграждено.

Человек поднимался на холм, поросший пожухлой травой. Яркая полная луна освещала ему дорогу. Человек спешил, словно боялся опоздать, будто опасался, что его не дождутся.

На вершине холма было пусто и тихо. Человек, с трудом вскарабкавшийся на склон, растерянно огляделся по сторонам и бессильно опустился на землю. Здесь не было никого, кроме него, засохшего дуба и ветра, лениво перебиравшего умирающие травинки.

— Опоздал. Уже слишком поздно, — прошептал человек и вдруг заплакал. Впервые за много лет.

Он плакал горько, навзрыд, сам не зная, кого или что оплакивает. Но когда за спиной раздалось недоумённо-сочувственное:

— Ты чего? Тебя кто-то обидел? — подпрыгнул с неожиданной для его лет резвостью и бросился навстречу говорившему, словно не прошли десятилетия, словно он всё ещё был маленьким мальчиком, спешившим на встречу со своим другом-дракончиком.

Дракон смущённо приобнял человека лапой.

— Ну, будет тебе. Зачем же так?

— Я боялся, — торопливо зашептала человек, теряя слова, захлёбываясь ими. — Я так боялся, что опоздал, что слишком поздно осознал, как ты был прав. Всё то, что я себе нарисовал, вся та жизнь, которую расписал для себя по минутам — это клетка, плен. Я своими руками похоронил себя в серости и обыденности. И как много времени мне понадобилось, чтобы понять — это не жизнь, а существование! Что толку мне от моих знаний по физике, химии, алгебре, языкам? Разве стоят они того безысходного отчаянья, которое захлёстывает по вечерам с головой, когда понимаешь, что сегодня было таким же, каким было вчера и каким будет завтра? Разве можно называть жизнью череду повседневных, набивших оскомину дней, когда нет сил ни радоваться, ни огорчаться? Там, где нет места фантазиям и сказкам, нет и жизни! Ведь каждый новый день — это тоже своего рода маленькое чудо. И каждый вдох, и каждый шаг, который мы делаем. Невозможно жить только сегодня, сейчас, вертясь, как белка в колесе, не находя времени на то, чтобы поднять голову, оглянуться и увидеть, что мир лучше, волшебнее, реальнее, чем кажется. Надо верить в завтра. А что такое завтра, как не сказка, которую мы творим своими руками? Как долго я не мог понять это!

Дракон только улыбнулся. Всё то, к чему человек шёл долгие годы, он знал всегда. Так уж они устроены, эти драконы. Им положено знать всё наперёд.

— Неужели же ты ждал меня всё это время? — поразился человек.

— Ты мой друг, — просто ответил дракон. — Я обещал тебе, что буду ждать, да и не мог я оставить тебя в одиночестве! К тому же, ты обещал посмотреть, как я выдыхаю пламя, и помочь мне поймать хотя бы одну звезду.

— Да, — улыбнулся человек сквозь слёзы и счастливо вздохнул. — Сегодня мы непременно её поймаем.

Где-то впереди сорвалась с небосклона яркая искорка и, расчертив черноту, устремилась к земле. А ей наперерез метнулся тёмный силуэт. Мальчик и дракон.

Она рисует. Ожесточённо, яростно, с пламенной самоотдачей. Переводя бумагу и краски. Она приходит сюда, на обрыв, нависающий над тёмной бездной моря, только в ночь полнолуния. Эта ночь — единственная в месяце, когда творится волшебство, невидимое человеческому глазу, и лунный свет — холодный, обманчивый, призрачный — ложится воздушной молочной вуалью на землю, становясь почти осязаемым. Из таинственной мечты он превращается в реальность. Из сказки — в быль. И только в эту ночь свет, такой далёкий и чужой, можно поймать в сети из красок и холста. Она знает об этом лучше, чем кто бы то ни было, и потому приходит на обрыв, к лижущим камень волнам. В этот зыбкий колдовской час она хочет нарисовать лунный свет.