Александр Шуйский - Сказки и истории [сборник litres]

Утром, едва позавтракав, Феликс отправился на поиски вчерашнего сада. На стойке в фойе ему выдали карту. С одной стороны на ней был весь город, а на другой – укрупненный план старых районов. Водя пальцем по нарисованным улицам, Феликс пришел к выводу, что под сад с розами могут подходить по крайней мере три места. Все три зеленых пятна были расчерчены дорожками, но ни один из рисунков даже приблизительно не был похож на круглый лабиринт.

И тем не менее, стоило ему сойти с торной «туристической тропы» и свернуть к первой же глухой стене, как он нашел едва заметную калитку, а за ней – сад с лабиринтом. Как и вчера, в саду никого не было, но, с другой стороны, не знай Феликс, что калитка открыта, а за ней – городской сад, он бы, наверное, прошел мимо низкой деревянной дверцы.

Уже вступив в лабиринт, Феликс увидел, что за ночь сад изменился. Кусты казались ниже, вчерашние площадки заполняли геометрические фигуры из живой изгороди, любопытные, но не более того. Ничего общего с королевским двором, встретившим его на закате. Розарий, хоть и цвел поздними осенними розами, но тоже был гораздо меньше и беднее. Никакого павильона посреди него и в помине не было.

Феликс обошел розарий, присел на скамейку, разложил карту и прикинул кратчайший маршрут до ворот на холме. По всему выходило, что либо над ним шутил весь город, либо художница и не думала его разыгрывать. Оставалось надеяться, что она сидит у полосатой будки каждый день, а не оказалась там случайно.

Художница действительно сидела у полосатой будки и деловито смешивала оттенки красного на огромной деревянной палитре. Она явно пыталась добиться яркого, сочного цвета и результат ее явно не устраивал, потому что она все давила и давила на тюбик с кармином, постоянно подмешивая его к общему тону и озабоченно цокая языком.

Завидев Феликса, она замахала ему, как старому приятелю.

– Эй, Путешественник и Феликс!

– Здравствуй, – сказал Феликс, подойдя поближе. – Что ты делаешь?

– Пытаюсь подобрать цвет для винограда. Он должен быть красный, а не серо-буро-малиновое черт-те что.

– Я тут бродил по городу, – осторожно сказал Феликс. – И, знаешь, все предлагают либо брать так, либо назначают очень высокую цену. Даже слишком высокую. Вот как ты мне сказала, когда я спросил, сколько стоит вход, помнишь?

– Конечно, помню.

– Но почему еда и сувениры – за деньги, а вход – за кровь или волосы?

– Потому что сувениры – это просто сувениры. А за еду и ночлег как-то нечестно кровь требовать, правда? Но все настоящее имеет свою цену, и это – не деньги, иначе какое же оно настоящее.

– Значит, пока я за что-то не заплачу, оно не настоящее? – рассмеялся Феликс. – И город тоже?

– Ну, скажем так, настоящее – это настоящее. Настоящий город немножко отличается от просто города. – Она прищурилась и с удовольствием добавила: – Совсем немножко. Есть то, что есть, и есть то, что есть на самом деле. Чувствуешь разницу?

– Не очень, – признался Феликс.

– Ну, может, еще почувствуешь.

Феликс замялся.

– Слушай, а вот если бы я согласился заплатить за вход, то, ну, скажем, на что вот тебе моя кровь?

– Виноград покрашу, – ответила художница и мотнула головой в сторону густых плетей на стене. – Подмешаю к этому убожеству и покрашу наконец. Октябрь заканчивается, а он все зеленый.

Феликс вдруг разозлился.

– Я серьезно спрашиваю. Если бы я знал, что…

– Что твоя кровь пойдет в фонд страдающих детей Африки, то немедленно выдал бы мне два литра? – ехидно поинтересовалась художница. – Ты вот что. Если хочешь не спросить, а услышать какой-то конкретный ответ, ты меня, пожалуйста, предупреди. Так и говори: хочу знать, что моя жертва послужит благородным и гуманным целям. Я что-нибудь придумаю.

– И все равно покрасишь виноград? – рассмеялся Феликс.

– Как получится. Это ведь будет не совсем плата за вход. Ну то есть что-то и пойдет на дело, но большая часть пропадет на вранье. На вранье вообще много уходит, так что я стараюсь не врать по возможности.

Сзади послышался звон, и Феликс обернулся.

К левой арке подъехал трамвай. Художница тут же бросила палитру, вскочила на ноги и побежала к передней двери. Трамвай снова оглушительно зазвенел, и о чем привратница говорила с вожатым, Феликс не расслышал, да и не старался.

Он решительно направился к вагону и заглянул ему под колеса. Колеса стояли на рельсах. Феликс дошел до конца вагона, разбрасывая листву – под трамваем виднелась блестящая, накатанная колея. Она продолжалась еще какое-то время после вагона, а потом исчезала, сливаясь с узором на темной брусчатке. Узор изображал две стежки, выложенные белыми камнями, как раз по ширине рельсов, так что невозможно было различить, где кончается камень и начинается металл. Трамвай прозвенел еще раз, вздрогнул, закрыл двери и уехал в арку ворот. Порыв ветра взбил листву под ногами, сверху свалился целый ворох свежих золотых листьев, перемешался со старыми в маленьком вихре. Когда все улеглось, Феликс снова раскидал листья. Никаких рельсов не было, только мостовая из черных и белых каменных квадратиков. Феликс распрямился. Рядом, засунув руки в карманы короткой курточки, стояла художница.