Роуз Сабо - Какие большие зубки [litres]

Я заставила себя улыбнуться. У меня хорошо получалось лгать; я надеялась, это сработает и с женщиной, которая так хорошо меня знает, в объятиях которой я лила слезы.

– Спасибо, grand-mère , – сказала я. – Как хорошо, что теперь я все понимаю.

Она кивком попросила меня подойти ближе. Я медленно шагнула ей навстречу, а она протянула руку и погладила мою щеку.

– Начнем завтра, – сказала она. – Сегодня я слишком устала. Прошу, оставь меня, чтобы я могла отдохнуть .

Мое тело само начало поворачиваться к выходу.

– Доброй ночи, grand-mère , – сказала я, пока ноги несли меня в зал.

На первом этаже, в пустой кухне, я схватила с подставки нож. И зашагала назад к лестнице, двигаясь все быстрее и быстрее по мере того, как поднималась по ступенькам. Я должна это сделать. И сделать сейчас, пока она лежит без сил.

Оказавшись перед дверью, я остановилась. Хотя не собиралась. Я изо всех сил размахнулась и потянулась к ручке, но моя ладонь замерла, не коснувшись ее. Я даже не могла заставить себя постучать. Я подняла ногу, чтобы попробовать пнуть дверь. Ничего. Вообще ничего. Мне хотелось кричать, но звук умирал, не успев вырваться из горла. Я издала нервный смешок. Разумеется, я не могу закричать. Она же ясно выразилась, что намерена отдохнуть.

Я поняла: мне нужна помощь. Мне нужен кто-то, кто мог бы сделать то, чего не могу я.

И тут я подумала о Луме, вспомнила, сколько раз у нее получалось ослушаться приказов grand-mère . В отличие от меня, она была невосприимчива к силе этой женщины. А ведь она тоже ее внучка.

Я подбежала к спальне Лумы и распахнула дверь. Внутри словно взорвалась бомба: тюбики из-под косметики валялись повсюду, ящики с одеждой были выворочены. Вещей почти не осталось, поняла я. Она что, сбежала, как Лузитания? Но ушла ли она по своей воле?

И тут из леса раздались звуки. Высокий чистый крик Лумы и вой дедушки Миклоша. Они звали Риса. Но тот не мог им ответить. Grand-mère велела ему сидеть тихо и никуда не выходить.

Вернее, она велела только никуда не выходить. А молчать ему приказала я. От одной этой мысли мое лицо залилось краской.

Рис скребся в стену. Мне было запрещено выпускать его, это я знала точно. Но тут я посмотрела на комод. Grand-mère не говорила, что мне нельзя зайти к нему.

Пришлось немного попотеть, чтобы сдвинуть комод. Но, справившись, я увидела дыру в стене: сорванные обои, крошащаяся штукатурка и лицо Риса, скорчившегося с той стороны. Он рычал, обнажив полный рот длинных желтых зубов.

– Ш-ш-ш, – попыталась успокоить его я. – Рис, это я. Всего лишь я. Ты можешь говорить со мной .

– Это все ты виновата, – прошипел он, задыхаясь.

– Я ничего не делала! – возразила я. Эти слова словно ужалили меня; я понимала, что это правда лишь наполовину. – Я не хотела, чтобы все так закончилось!

– Давай, зайди сюда, и я разорву тебя на части.

– Нет, – отрезала я. – Ты не можешь этого сделать. Я нужна тебе, чтобы ты мог избавиться от нее.

– Как?

– Я ведь могу заставить тебя делать всякое, забыл? Может, я смогу заставить тебя побороть ее.

– Тогда выпусти меня, – сказал он.

– Не могу, – сказала я. – Она мне запретила.

– Тогда какой мне от тебя толк?

– Мне придется к тебе зайти, – сказала я. – Придется говорить шепотом, чтобы она не слышала. Но я не собираюсь запрещать тебе делать мне больно, потому что хочу, чтобы ты сам принимал решения. Я тебе доверяю. И, может, ты тоже сможешь довериться мне.

Он склонил голову набок, но не кинулся на меня. Через дыру в стене я полезла к нему в комнату. Согнувшись вдвое внутри стены, я притянула его голову к своей. В моих ладонях она превратилась в волчью. Я вздрогнула, но не отстранилась. И проговорила ему на ухо:

– Она что-то сделала с моим отцом. Думаю, она его убила. Он стал совсем другим. Больше похож на… марионетку.

Волчья пасть, принадлежавшая моему кузену, зарычала мне в ухо. Я чувствовала на шее вонь его дыхания. И сидела так тихо, как только могла. Он был похож на Миклоша; я знала, что, если дернусь, Рис разорвет меня на куски. Но тут его голова стала снова меняться у меня в руках, и он прошептал мне в ответ:

– Она его сама сотворила. Как ту тварь, что она притащила в дом, – сказал он. – Которая выглядела как человек, но не имела запаха.

Как только он это сказал, я поняла, что он прав. Я не видела, чтобы та острозубая женщина приходила в дом или покидала его. И она не говорила ничего, что не одобрила бы grand-mère . Она как будто не существовала.