Рене Ахдие - Падший [litres]

Я не желаю, чтобы мне постоянно напоминали о цене за возможность быть бессмертным. О цене, которую заплатила Селина. О цене, которую плачу я.

– Держите их подальше от меня, – говорю я. – Если люди не знают, кем я стал, то я не хочу их видеть.

Никодим делает шаг вперед. Опасность таится в том, как он сжимает ревущего льва на медной рукоятке своей трости. Он считает меня слабаком.

И тем не менее я отказываюсь следовать его правилам.

– Я могу приносить ему пищу первое время, – встревает в наш разговор Одетта. – Мне совсем не сложно. Завтра первым же делом я сделаю новый заказ в «Грин Фейри».

Я кошусь на нее с любопытством.

– Капсула с полынью, которая препятствует сгущению крови, – поясняет она. – Если кровь остывает или застаивается, она начинает сворачиваться. – Она старается говорить успокаивающим тоном.

Конечно. Значительная деталь, о которой я никогда раньше не задумывался. Никодим смотрит на Мэделин.

Она в ответ кивает.

– Хорошо, – говорит Никодим. – Но я не позволю этому продолжаться долго. Ты будешь учиться тому, как живем мы, и неважно, как сильно ты презираешь наши правила. – Он указывает концом своей трости на мою грудь. – И ты будешь повиноваться своему создателю без вопросов, как будешь повиноваться и своим братьям и сестрам, иначе тебя изгонят из города. – Сказав это, он выходит из комнаты, исчезая во тьме коридора.

После некоторого молчания Одетта вздыхает. А затем яркая улыбка появляется на ее лице.

– Сыграем в шарады?

Джей хмыкает.

– Ты… утомительная.

– А ты просто ходячий словарь, Джейяк, – усмехается Одетта.

– Не подначивай его, – командует Мэделин до того, как эти двое успевают продолжить перепалку, она выглядит совершенно измотанной. Достаточно всего этого на сегодня.

Одетта скрещивает руки на груди и поджимает губы.

– Le chat grincheux [45]первый начал.

– Я надеялся пробудить в тебе благородные качества, – говорит Джей.

– Глупыш, – срывается Одетта. – Ты же знаешь, у меня таких нет.

– Хватит! – говорит Мэделин. Она смотрит на меня. – Сядь, Бастьян. Тебя ждет лекция, tout de suite [46].

Гортензия зевает. Она падает на ближайший стул и закидывает ноги на чайный столик, скрещивая их.

– Ҫa sera un grand ennui [47] Будет что-то очень скучное (фр.). , – нараспев говорит она мне.

– Я не в настроении для твоей лекции, – отвечаю Мэделин я.

– Ты чуть не сорвал чертову голову Буна прямо с плеч, дружище, – британский акцент Арджуна будто обводит каждое его слово четким контуром. – Учись на своих сегодняшних ошибках, чтобы не повторить их завтра.

– У меня нет в планах совершать ошибки сегодня, завтра или в любой другой день, – сержусь я, сглатывая собственную кровь. Голод отказывается покидать мои мысли. – Полагаю, мне нужно лишь принять… – Я смотрю на свои руки, пальцы до сих пор согнуты, как бронзовые когти. – Свою участь. Свое новое будущее. И неважно, как сильно мне хочется, чтобы все было иначе.

– Даже если это иначе означало бы, что ты бы и правда умер? – неуверенно уточняет Одетта.

Я отвечаю быстро, не тратя времени на сомнения:

– Да.

Какое-то время все они молчат.

Затем Джей подходит ко мне.

– Ничего хорошего не выходит из размышлений о том, что мы не в силах изменить. – Он поигрывает желваками. – Мышцы скачут у него на челюсти. – И лучше бы тебе научиться быть вампиром побыстрее. Правила просты, Себастьян. Если ты не сможешь обуздать свой аппетит, если привлечешь ненужное внимание к нам своим бесконтрольным насилием, то тебя выгонят из Нового Орлеана. Наши мир и покой превыше всего.

Бун выразительно кашляет, будто бы прочищая горло.

– Мы не можем позволить повториться тому, что произошло в Дубровнике и в Валахии несколько сотен лет назад, когда столь многие из нашего числа пали в результате бессмысленных войн и предрассудков. Более того, я даже могу вспомнить, когда…

Со вздохом я перестаю слушать, и его голос превращается в непонятное жужжание где-то над ухом, пока я просто таращусь на потрескавшееся оконное стекло на другом конце комнаты и испорченную стену рядом, лишь темно-синяя бархатная портьера подрагивает, как маятник. Я продолжаю смотреть на нее, позволяя ритмичным движениям ввести меня в транс. По старой привычке мои пальцы скользят к шее, чтобы нащупать пульс, это простое действие всегда помогало мне вспомнить, что я человек.

Отсутствие сердцебиения оставляет меня опустошенным, как неожиданный удар в грудь. Я поворачиваюсь и отхожу в дальний угол комнаты. Боковым зрением вижу, как пламя свечей поблескивает, отражаясь от зеркал в позолоченных рамах. Я приближаюсь к серебристой поверхности зеркала, как смертный, выставляя одну ногу перед другой, покачивая ладонями, опущенными по бокам.