Керстин Гир - Второй дневник сновидений [litres]

Мы жили уже почти четыре месяца в этом просторном уютном кирпичном доме в Лондоне, в районе Хампстеда, но, хотя город мне очень нравился и у меня была своя собственная большая и красивая комната, я всё время чувствовала себя как будто в гостях. Может быть, потому, что я не привыкла ощущать себя где-то как дома.

До того как мама встретила Эрнеста Спенсера и решила провести остаток своей жизни с ним, мы все – мама, Мия, Лотти, Кнопка и я – переезжали почти каждый год. Мы жили в Германии, Шотландии, Индии, Нидерландах, Южной Африке и, конечно, в США, откуда мама и была родом. Мои родители развелись, когда мне было восемь, но папа, как и мама, не отличался постоянством. Он очень радовался, когда ему предлагали работу в стране, где он ещё никогда не был. Наш папа – немец, и в настоящее время он и два его чемодана («больше того, что входит в два чемодана, человеку не нужно», – говаривал он) жили в Цюрихе, куда мы с Мией и поедем к нему на рождественские каникулы.

Стоит ли удивляться, что нашей заветной мечтой все эти годы было осесть где-нибудь? Мы всегда мечтали о доме, в котором могли бы остаться и надолго обустроиться. Доме, в котором было бы много места, отдельная комната для каждого из нас, с садом, где Кнопка могла бы резвиться, с яблоней, на которую можно было бы забраться…

Сейчас мы жили практически в таком доме (даже дерево для карабканья там было, только это была вишня), но он принадлежал не нам , а Эрнесту и его детям, семнадцатилетним близнецам Флоранс и Грейсону. Кроме них был ещё дружелюбный рыжий кот, по кличке Спот, и все они прожили всю свою жизнь в этом доме. И сколько бы раз Эрнест ни повторял, что его дом – это и наш дом тоже, я не чувствовала этого. Может быть, потому, что нигде не было отметок с нашим ростом и именами, а пятно на персидском ковре и расколотая кухонная плитка ни о чём нам не напоминали, ведь семь лет назад, когда при разогревании фондю случайно загорелась салфетка или когда пятилетняя Флоранс так разозлилась, что кинула в Грейсона своей стеклянной бутылочкой, нас здесь не было.

А может, просто нужно ещё подождать. Но было понятно, что за прошедшее время мы ещё не успели обосноваться и завести свои привычки, хотя мама уже вовсю над этим работала. Каждое воскресное утро (а утро в её понимании было по-настоящему ранним) она заботилась о плотном и дружном завтраке. Это был обычай, который она сразу же ввела и у Спенсеров и который вызывал недовольство Флоранс и Грейсона, особенно сегодня. Судя по выражению лица Флоранс, она была снова именно в том настроении, чтобы кинуть бутылочку. Дело в том, что они до полчетвёртого развлекались на дискотеке и сейчас непрерывно зевали: Флоранс – прикрывая рот рукой, а Грейсон – совершенно бесцеремонно, сопровождая это зрелище протяжным «а-а-а!».

По крайней мере, я была не одна, кому приходилось бороться с усталостью, правда, наши методы борьбы различались. В то время как я прихлёбывала свой кофе и ждала, когда кофеин попадёт в кровь, Флоранс накалывала на вилку дольки апельсина и лениво подносила их ко рту. Видимо, при переутомлении она делала ставку на витамин С – круги под её карамельно-карими глазами вот-вот исчезнут, и она будет выглядеть, как всегда, безупречно. Грейсон же, в свою очередь, уплетал килограммы яичницы с тостами и не мог похвастаться мешками под глазами. Если бы не постоянные зевки, никто бы и не заметил его усталости. Но ему совершенно точно нужно было срочно побриться.

Мама, Эрнест и Лотти выспались и сияли, глядя на нас, а так как мама в виде исключения была хорошо одета и причёсана, а не сидела как обычно по утрам в воскресенье в откровенном неглиже, я улыбнулась в ответ.

Может быть, ещё и потому, что мамино счастье было так заразительно и всё выглядело очень уютно и по-рождественски. Зимнее солнце сияло сквозь украшенное гирляндой окно и заставляло красные бумажные звёздочки светиться, в воздухе витал аромат свежего сливочного масла, апельсина, ванили и корицы (Лотти испекла целую гору вафель, которые смотрели на меня с центра стола), и Мия рядом со мной выглядела как маленький румяный рождественский ангелочек в очках. Но вела она себя не как подобает ангелочку.

– Мы что, в зоопарке? – спросила она, когда Грейсон уже, наверное, в восьмой раз, зевая, вывихнул челюсть.

– Да, – невозмутимо ответил Грейсон. – Кормление бегемотов. Пододвинь, пожалуйста, масло поближе.

Я ухмыльнулась. Грейсон был следующей причиной, по которой мне нравилось жить в этом доме, и он даже превосходил кофе-машину.