Дмитрий Костюкевич - Темная волна. Лучшее

Когда родился Макс, мы перебрались в новую квартиру, от которой до форта было рукой подать. Макс любил играть под «звездой» («пап, а когда дядя будет говорить?»; дядей был Юрий «Голос Войны» Левитан), у танков и пушек, в руинах казарм.

В кафе «Цитадель» мы перекусили сосисками в тесте, запили яблочным соком и покатили к Холмским воротам. Перебравшись по мосту на Волынское укрепление, мы остановились.

— Я пугался ночью, — сказал Макс, глядя на идущую вдоль реки тропку, — не хотел туда ходить…

— Куда? — спросил я. Дорожка петляла в зелени и почти сразу исчезала в тени деревьев и кустарников. — Туда, где темно?

— Да.

— Ты был в крепости ночью? Во сне?

— Да.

И не понять: Макс просто соглашается (использует чужие подсказки, чтобы не отвечать) или вправду побывал здесь в сновидении?

— Что тебя испугало?

— Там монстр. Не хочу туда идти.

Мне стало немного не по себе. В отличие от взрослых, дети не говорят о монстрах только потому, что им нравится это слово. Как бы наивно и нелепо ни звучали страхи ребёнка, не стоит всецело валить их на впечатлительность и фантазию.

Я взял Макса за руку. Тёплая маленькая ладонь, мой маленький человечек. Мой сын.

— И не надо. Но давай проучим монстра. Кинем ему в логово гранату?

— Ага! Давай!

Я достал из кармана невидимую гранату, сорвал чеку и протянул сыну.

— Кидай.

Макс отпустил руль самоката, взял гранату и швырнул.

— Ба-а-абах! — Я победно вскинул руки. — Ура! Монстр повержен!

— Да, — кивнул сын, снова делаясь серьёзным. — Придут другие монстры, хорошие, и будут есть плохого по кусочкам вилками. И в воду кусочки кинут.

Я улыбнулся. Если бы всё было так просто.

— Там страшный дом, — сказал Макс, по-прежнему глядя на идущую от моста тропку.

— Страшный дом? — удивился я.

— Да.

— Ты его тоже видел во сне?

— Нет.

— А с кем?

— С мамой.

— И где этот страшный дом?

— Там…

— Ну так пошли, поищем. С монстром мы разобрались, давай и Страшный дом гранатами обкидаем.

— Давай, — кивнул Макс, обстоятельно и задумчиво, как взрослый, настраивающийся на ответственное задание.

Страшный дом. Ещё один отменный образ. В течение года, до того как всё изменилось, я собирался сочинить рассказ с названием «Страшный дом», а потом… я забросил писательство, вплоть до вчерашнего дня, когда взял эту тетрадь, чтобы поведать межстраничной пустоте историю своей жизни.

Мы двинули на восток. Справа высилась роща, слева, за высокой крапивой и лесной малиной, скатывался вниз берег Мухавца. В болотных лужицах пересохшей реки лежали сломанные сухие стволы. Отсюда был виден штык-обелиск и монумент цитадели. В лезвиях солнечного света, под углом вбитых в тропу, резвилась мошкара.

Мимо медленно, с ворчанием проползла серая легковушка, пришлось уступить дорогу. Я ступал за Максом, неся самокаты в руках — так было проще, по бугристой земле и траве двухколёсные катили тяжело. В зарослях показались чахлые огородики, мы прошли мимо старого канализационного колодца и не менее старого дерева, искалеченного, возможно, ещё во время войны.

Поворот вывел на двухэтажное здание: бывший госпитальный корпус. Дом полностью уцелел, теперь в нём, согласно вывескам и табличкам, размещались кафе и общество охотников и рыболовов, члены которого, видимо, питались в этом самом кафе.

— Это Страшный дом? — спросил я.

— Нет, — ответил Макс.

— Где же он прячется…

За казармой стояло несколько гаражей-автомастерских и одноэтажных домиков послевоенной постройки. Польскую часовню-каплицу с чьей-то лёгкой руки переделали в котельную.

Тропинка расщепилась: один её рукав уводил в сторону трассы, другой, похоже, мог вернуть нас в район «звезды» центрального входа. Я выбрал дорогу к «звезде».

Мы миновали вышку сотовой связи и метров через пятьдесят увидели строение из кирпича и бетона. Пороховой погреб двухвековой закваски, обустроенный в поросшем травой валу укрепления и укреплённый бетонным сквозняком. Из насыпи выглядывали два арочных входа.

— Это он? Страшный дом?

— Хм… да, — неуверенно сказал Макс.

— Давай посмотрим.

Я ступил в маленький зал, в который вели оба бетонных входа. Пол был усеян кирпичным боем, пустыми бутылками, пакетами от чипсов и гниющими объедками. Пахло здесь отвратно.

— Воняет говном, — улыбнулся Макс.

— Это плохое слово. На людях его не говори. Но тут ты прав — воняет ужасно.

— Это дяди бомжи накакали?

— И бомжи, и алкаши.