Алина Реник - В лабиринтах вечности

Наполеон с изумлением оглянулся и, указывая плетью на сфинкса, спросил:

— Знаешь, что за чудовище торчит из песка? Оно тоже сокровище?

— Да! Это Сфинкс. Он огромен. Под песком у его лап есть небольшая стела. На ней высечена надпись о Тутмосе, который охотился здесь, притомился и уснул в его тени. Во сне он услышал призывный глас Сфинкса, который просил очистить его от песка. За это голос обещал юноше, — одиннадцатому в списке престолонаследования, — сделать того следующим фараоном. Тутмос исполнил желание Сфинкса и получил взамен трон, став правителем Египта!

Настя видела, каким живейшим интересом подернулся взгляд будущего императора.

— И я думаю, нет, нет, я знаю: Вы именно тот, кто вновь вырвет Сфинкса из песчаного плена, и станет Великим… полководцем!

Он по-юношески, гордо вскинул подбородок, едва уловимо улыбнулся, — ему явно льстили ее слова, — но резко оборвал ее вопросом:

— Ты провидица?

— Провидица… Нет, — пожала она плечами, — просто знаю!

Наполеон с презрением посмотрел на нее, как на сумасшедшую, передернул плечом, прищурив правый глаз, желчно спросил:

— Просто знаешь? А что ты еще знаешь?

— Знаю, что прикажете создать здесь, — она кивнула в сторону будущего Каира, — Институт! Он откроет миру Египет… Знаю, что дважды бросите свою армию, своих солдат. Первый раз здесь как генерал, а второй раз как император, в России в 18…, — она не успела договорить, он дернул головой, словно сбрасывая ее слова с себя, как наваждение и вездесущий песок, развернул коня, устремился от нее прочь…

Настя задумчиво смотрела ему вслед.

«Не поверил! Но мне стало легче! Такое чувство — я выполнила очень важное задание. Я выполнила миссию! А дальше?

Что же мне делать в чужом времени?! В чужой стране?

Я не могу провести здесь остаток жизни! Я не хочу этого! Я хочу домой! Я хочу в свой мир!»

И вдруг, громко, как только могла, крикнула генералу вослед:

— Никогда не ходите войной на Россию!

— Я об этом подумаю, — ответствовал он, не оборачиваясь, исчезая в сумраке египетской ночи…

Она огляделась. Мгла полностью окутала вершины пирамид, внизу под склоном в военном лагере уже устраивалась на ночлег тридцатитысячная армия Наполеона: горели костры, ставились палатки, выставлялись караулы. Чуть поодаль, не сводя с нее робкого взгляда, но боясь приблизиться, топтался Усач. Настя улыбнулась ему.

«Меня ждут… — ее вдруг охватило необычное волнение, — Он ждет…, такой сильный, а робеет, как мальчишка. Смотрит на меня словно я богиня, боится прикоснуться, заботится обо мне, как о маленькой девочке, и ревнует… Конечно, он знает, приглянись я Наполеону, то ему придётся отступить и отдать генералу свой трофей… Какой же он трогательный! Смешной!»

Вспыхнули искорки щемящей жалости к удивительно трогательному Усачу, который стоически переносил муки ревности, она улыбнулась, махнула рукой и побежала к нему… В этот миг ей даже показалось, что она видит с каким облегчением он выдохнул и с какой радостью устремился ей навстречу…

И они, держась за руки, спускались с холма, увязали в песке, падали, смеялись, катились по песчаному склону, словно он был из снега. За ними поднимались песчаные вихри, а их несло и несло вниз. На какие-то доли секунды Настя испугалась: только бы не угадить в песчаную воронку, — здесь целый храмовый комплекс под песком, наверняка, есть и пустоты…

От мимолетного видения страшной смерти перехватило дыхание, и костлявая рука сдавила было ее горло, явно давая ощутить мучительное удушье, но песок, мягко струившийся под ногами, вынес их под склон бархана…

Настя смеялась, отплёвываясь, отряхивала Усача и себя от песка. А он вдруг подхватил ее и на руках, как драгоценное сокровище, понёс через весь лагерь. Кто-то готовил к завтрашней битве оружие, кто-то начищал сапоги, стоя босиком и недовольно поглядывал на влюбленных, а другие просто таращились, подмигивали, присвистывали, многие окликали скабрезными шутками. Настя видела солдат, и нет, сейчас из всех странных событий этого «фантастического кино» она выделяла лишь потрясающие красивые глаза Усача, такие мягкие с нежными искорками.

— Я так и не знаю… как твое имя? — прошептала она.

— Мое? Ф-Франсуа, — так же шепотом ответил он ей в ухо, — Франсуа, моя милая п-пичужка.

От этого шепота у нее побежал мороз, задержался где-то под кожей головы, а потом счастье охватило ее. И захотелось прижаться к нему и не выпускать никогда, никогда, пусть хоть тысячи лет пройдут. Он словно почувствовав это, обнял ее крепче, уткнулся в ее волосы, вдохнул глубоко и зашептал: