Чайна Мьевилль - Переписчик

Ребята наклонялись вперед, свешивая мышиные удочки, и проволока на концах раскачивалась. Нужна особая сноровка, чтобы не убить и не повредить насекомому крылья, когда его насаживаешь. И проволоку берите потяжелее. Если все сделаете правильно, цикада, или что вы там нашли, попытается улететь и безумно закружится, надеясь сорваться с поводка.

В сумерках городской мост обрастал бородой из удочек и неистово рвущихся прочь насекомых. Затем свет гас, и проснувшиеся летучие мыши отправлялись по своим ночным делам, с хлопками вырываясь из арки под нами, с обратной стороны моста. Пролетая мимо, они хватались за жуков. Но прежде чем протолкнуть приманку в рот, мышь накрывала ее всем телом – так они и ловят жертву, – так что порой крючок цеплялся за кожу. Ловец вытягивал добычу, пока она дергалась, боролась и лишь сильнее себя ранила, затем с торжественным криком сворачивал ей шею и вещал о мышиной глупости или же просто размахивал мертвыми шуршащими крыльями и совал маленькое тельце под нос остальным членам банды.

Иногда добыча проглатывала крючок. И вытягивали мышь на торчащей изо рта окровавленной проволоке, будто на ее собственном, очень длинном языке.

Дети съедали летучих мышей, а шкурки пускали на самые разные цели. Я не любил кровь и смерть, но любовался мастерством аккуратных бросков, поворотами запястий, что заставляли наживку дергаться, быстрым и точным вытягиванием пойманных мышей. Я не любил кровь и смерть, потому что они напоминали о другом, но я старательно отбрасывал эти мысли, ведь с детьми все было иначе. Они убивали сноровисто и для пропитания. Или во имя игры. Или ради риска.

Я НЕ БОЯЛСЯ ИДТИ ДОМОЙ В ТЕМНОТЕ, хотя знал, что некоторых ночных обитателей холма стоит опасаться. Мама всегда брала в город фонарь и в такие вечера направляла его сияющий луч перед нами, и он взбирался по камням и петлял по тропинке, распугивая или приманивая мелкую живность. Насекомые с размаху бились о стекло фонаря.

По ночам мама была особенно говорлива.

– Я из южного города. Выросла там, на другой стороне. Только взгляни.

Мы редко пересекали мост. И даже тогда лишь быстро проходили по крайним торговым улицам второго холма, и мне казалось, что люди там совсем другие. Эта половина города будто была ближе к источнику энтропии.

– А что в овраге? – рискнул спросить я.

– Внизу? О… – Мама, похоже, устала от того, что я вечно ее прерываю. – Я не знаю, не знаю. Не могу сказать, что там внизу.

Она помолчала.

– Я бывала у самого моря. На побережье. Там… – Она что-то нарисовала руками в воздухе. Башню. – Я сидела в кабинете. Не знаю, почему они меня забрали. Я заполняла для них бумажки. И сейчас могу, если заплатят. – Мама сделала еще несколько шагов и продолжила: – Мы жили там всемером, в доме с белым коридором и стеклом над дверью. Почти у самой станции. Ты ведь никогда не видел поезд.

– Видел на картинке, – ответил я. – А с какой стороны моста вырос отец?

Она на меня даже не взглянула.

– Там, где я была, много поездов. Я на них каталась. – Мама подняла руку. – Одно дело центр, он еще держался, но город вокруг него лежал в руинах. По большей части. Знаешь, что такое море? Поезда там ходят прямо вдоль берега.

– Так с какой он стороны?

Она задумалась.

– С чего вдруг такой интерес? – Голос ее звучал глухо, и я отошел подальше. – Он явился… откуда-то еще.

– Потому он говорит иначе?

– С акцентом. Раньше он думал на другом языке. Он явился в порт, где я работала. Приплыл на лодке, из-за проблем вынужденный покинуть очень большой и очень далекий город. Мы встретились в кабинете. Он сказал, что двинется дальше, что там проездом. Что ищет городок поменьше. И еще дальше. – В мамином тоне мне слышалась привязанность к отцу. – В конце концов я привела его сюда.

Уже совсем стемнело, и, оглянувшись, можно было увидеть, насколько меньше огней с южной стороны от оврага в сравнении с северной. Разбросанных огней. Они ломаными линиями обрисовывали улицы, что вились по склону, будто пытаясь обогнуть мост. А потом на километр поднимались по другому холму, растворяясь в манящей темноте электростанции. Я гадал, зажигались ли огни в доме, где выросла моя мать.

Мы слышали раздраженные крики городского осла. Или кого-то из пришлых. Я видел гаснущие костры и представлял их в самом сердце южных домов, в развалинах, на фабриках в разгар ночной смены.

– Все должно исчезнуть, – сказал я, указывая на захиревшую округу. – Или выстоять.