Алексей Биргер - Заклятие слов

— А с чего? — спросил я. — Какие могли быть сомнения в правдивости ее рассказа?

— Так если она сама, прикрытием бури воспользовавшись, крушение состава устроила? Или на рельсы что-то подложила или стрелку заклинила? — предположил Дмитрий Степанович. — Вполне могла, а? И просто-напросто отбежать не успела… Такие мысли у многих возникали, потому что уж больно вовремя состав с рельсов сошел, сразу после ее разговора с мэром… А она такая, что… Без тормозов, в общем, если ей что в голову ляжет, хоть с виду и тихая. Вы ее видели когда-нибудь?

— Давно, — сказал я. — Около пятнадцати лет назад.

— А руку ей, выходит, отхватило около десяти лет назад… В общем, я к тому, что вы ее себе представляете, да? Она не изменилась за эти годы. Угу, совсем не изменилась. Вот это — тоже… Какой была в шестнадцать лет, такой и осталась. Еще и поэтому ее в ведьмах числят. Мол, не может женщина так долго оставаться юной, без следов времени, а если остается — тут без колдовства не обошлось. Вы-то сами как думаете?

— Мне трудно судить, — сказал я. — Я — человек посторонний, ничего не видевший. И по рассказам не разберешься. Слишком много белых пятен, белых мест…

— Это да, — согласились они, а Василий Андреевич добавил:

— Может, вы и восстановите эти белые пятна. Только я бы вам не советовал пробовать.

— А жертвы были при аварии? — спросил я.

— Нет, — ответили они. — обошлось без жертв.

Мы еще немного поболтали. Мои собеседники уже чувствовали себя совсем хорошо, а я давно доел свой обед. Время близилось к девяти вечера и, попрощавшись, я вернулся в купе.

Я устроился с книжкой на своей нижней койке. Поезд мерно покачивало, и мощное движение вперед ощущалось при каждом качании, и приглушенно доносился стук колес. Небо — как часто бывает на закате очень жаркого дня — окрашивалось особым багровым оттенком, почти пастельным по фактуре, но чуть-чуть погуще и поярче пастели. Словно сухой пигмент растирают пальцем…

В этом странноватом свете, с его медовыми отсветами, я читал около часу, но на чтении мне удавалось сосредоточиться с трудом. Мыслями я все время возвращался к разговору в вагоне-ресторане. Что в нем правда, и что — досужие выдумки?

И черный ворон не давал мне покоя…

Под эти мысли я и задремал, потом крепко уснул.

Проснулся я в половине седьмого утра, как раз вовремя. Поезд делал остановку в городе Квашинске в начале восьмого и стоял около десяти минут. Я еще успел умыться и взять у проводника чашку кофе.

И вот я выгрузился на перрон, со своей дорожной сумкой и двумя большими картонными ящиками. Я огляделся, встречает меня кто-нибудь или нет.

Меня встречали. Спешившая по перрону женщина помахала мне рукой.

Я ее сразу узнал…

11 июля.

…Итак, этот писатель приезжает. Сегодня тетка Тася мне сказала, что телеграмму от него получила. И, замечу, нисколько она не удивилась, что срочная телеграмма — мол, письмо ваше получил, встречайте шестнадцатого числа — пришла через год, считай, после отправки письма. Будто так и надо.

Но зато теперь я точно знаю, что все это — проделки Артура, и что ночью в моей комнате он и вправду побывал. Хотелось бы знать, как это он сумел ящик моего стола сначала выдвинуть, а потом задвинуть. Хотя, нет, я ж помню, что, когда я засыпала, а он улетел, ящик выдвинутым оставался… Кто ж его задвинул? Может, все-таки Артур — силой взгляда? Может, это и не ворон вовсе, а НЕЧТО в облике ворона?

А если так, то… Интересно, чего он добивается?

Я решила, что теперь-то уж точно пора поговорить с Колькой Кутузовым. Одна я со всеми этими вопросами не разберусь, хоть я и умная. И вообще, вдвоем веселей.

Кстати, насчет Кольки Кутузова. Он напоминает мне о еще одной причине, по которой я тогда это письмо умыкнула и не дала его отправить.

Среди рассказов Бредбери один мне очень понравился, «Золотые яблоки солнца». Там упоминалось, в рассказе, что это строка из стихотворения Уильяма Батлера Йейтса. А я — девчонка дотошная, и если что меня увлекло, я стремлюсь все об этом узнать, до мелочей. И стала я искать это стихотворение, чтобы прочесть его целиком, выяснить, кому оно посвящено, и так далее.

И оказалось, что это стихотворение как раз этот писатель перевел.

А называется оно: «Энгюс: Песня Скитаний».

Кто такой Энгюс, я выяснила, во всяких примечаниях, предисловиях и послесловиях покопавшись. Энгюс — это у древних ирландцев, у кельтов этих самых, бог любви был, понимаете? Вроде как Амур у древних греков. Только кельты — народ суровый, и их бог любви был совсем не похож на изнеженного Амура. Энгюс был к тому же великолепным охотником, рыболовом и воином, и, кроме того, что был покровителем влюбленных, еще покровителем охотников и рыболовов считался. А кончилось тем, что он сам влюбился до жути, до дуриков. Когда он форель ловил, перед ним мелькнула на мгновение прекрасная утренняя фея, и он уже только об этой фее и мог думать, и пустился он на ее поиски.