Вадим Дмитриев - Чёрные лебеди

— Пять пятерок, — уверенно сказал Уги.

Толстяк жестом показал «пас».

Мышиный Глаз фыркнул и неизвестно зачем переспросил:

— Пять?

— Да, ровно пять, — ответил Уги и по-дурацки улыбнулся.

— Значит, теперь я должен назвать шесть одинаковых, — Мышиный Глаз почесал подбородок.

— И не пятерок, — продолжал улыбаться мечник.

— А может мне не поверить тебе? Когда ты в последний раз говорил правду?

— Не припомню, давно это было. Если и было когда-нибудь.

— Тогда я — «пас». Всяко бывает.

Наступила очередь Красноголового. Сидящие переглянулись.

— Эй, не вздумайте переговариваться на вашем!

— Спокойно, — сказал островитянин, — я тебе не верить.

— Стало быть, вскрываемся.

Неизвестно почему, но Уги вдруг стало спокойно. Он мысленно попрощался с оманской лавкой, с миловидной пышногрудой женушкой, какой непременно обзавелся бы для ведения хозяйства, с четырьмя детишками-погодками, с беспечной жизнью, с двуручным мечом и с хромовыми сапогами, к которым уже успел привыкнуть.

Островитянин открыл свои кости. Их у него было, как и положено пять, и лишь одна смотрела на всех пятью черными зрачками.

«Это я», — подумал Уги, взял кость с пятеркой и водрузил ее в центр стола.

Затем свою чашку поднял толстяк. К удивлению присутствующих среди его костей гордо торчали целых две пятерки.

«Это выжившие сержант и повар», — мечник их также положил в центр.

Островитянин изобразил изумление. Настала очередь Мышиного Глаза.

— Все равно пяти не будет, — зло процедил тот, открывая кости. Одна из них показывала пять.

«Немой как всегда вовремя», — выдохнул Уги.

Он поднял свою чашку последним. Шум стих, и присутствующие с интересом уставились на две кости мечника — одна показывала сиротскую двойку, другая победную единицу-джокер.

«Джокер-Микка. Теперь все в сборе», — Уги закрыл глаза и снова увидел собственную харчевню с дородной женушкой, со стайкой детей-погодков и долговязым поваром на кухне.

— Не радуйся слишком. Удача — девка ненадежная, — прошипел Мышиный Глаз, поднимаясь из-за стола.

— Как знать, — пожал плечами Уги, собирая выигрыш. — Что ж, пора спать. Завтра меня в Омане ждет новая жизнь.

Шагая под шум волн к палатке, где спали его товарищи, он не верил своей удаче. За месячное жалование в два томанера и полсотни медяков он рисковал жизнью целых два года, а тут такое везение. Сто три серебряных монеты приятно позвякивали в поясной сумке, и вместе с ними там лежало его будущее. Всю дорогу от шатра он улыбался, словно деревенский юродивый, не в силах убрать с лица эту глупую и одновременно такую счастливую улыбку.

На шум шагов позади не успел обернуться. Сильнейший удар кастетом в висок мгновенно свалил с ног, лишив сознания.

Луна еще не взошла, и в кромешной тьме маячил лишь размытый силуэт нападавшего. Человек опустился на колени, обшарил карманы кожаных штанов. Не найдя ничего, принялся за пояс, и нащупав в сумке увесистую горсть серебра, удовлетворенно выдохнул.

— Как ты говорил: «всяко бывает», вроде так? Воистину, деревенские парни годны лишь для тяжкого труда.

То был голос Мышиного Глаза. Отакиец повернулся к стоящему сзади и что-то сказал на островском. Тот ответил утвердительно и, крепко обхватив за плечи упавшего, перекинул на плечо. Мышиный Глаз подобрал фламберг.

— На галерах он не пригодится. Надеюсь, за такого молодого и крепкого хорошо заплатят. Да уж, всяко бывает.

Когда он пришел в себя, первое что увидел — густой утренний туман. Ноздри обожгла необычная смесь запахов соленого моря, недавно просмоленной древесины, чеснока из ближайшей таверны и гниющих водорослей, вросших в причальную стенку. Свист и гомон слился воедино и превратился в шум волн и рев толпы на многолюдной пристани. Новая торговая галера покидала Оманский порт.

Он очнулся на палубе, прикованный цепью к длинной двухметровой банке среди пятерых обожженных морским солнцем высохших человеческих тел. Перед ним огромное тяжелое весло, и беспощадное солнце над головой.

— Не спать, канальи! — услышал он рев надсмотрщика и визгливый свист кнута.

Бой барабана на корме задал гребцам ритм, и весло тяжело подалось вперед. Яростный скрежет зубов, хриплый стон уключин холодили кровь. Рядом с Уги обнажённый, весь в татуировках длиннокосый кочевник затянул мрачную, полную боли и отчаяния песню. Сливаясь с криками чаек, она полетела над палубой, и сто закованных в железо гребцов протяжно подхватили её.