Ольга Денисова - Smile.jpg

И стоило только поймать хоть какую-то полезную мысль в грудах словесного мусора, хоть немного продвинуться в работе, как в голове тут же вспыхивало: хаски! Дымов морщился, кривил губы, тщетно пытаясь посмеяться над самим собой, и с трудом возвращался к делу.

От печки давно струилось спокойное и приветливое тепло, но он никак не мог согреться - то ли простыл днем на ветру, то ли в сторожке в самом деле было холодно. Настоящий жар печка отдает потом, когда закрыта труба…

Огонь уже не гудел, и пора было поворошить угли и прибавить два-три полешка, но стоило подумать об этом, как между висков что-то больно лопалось: хаски! Словно неподвижность была залогом безопасности, а стоило подняться…

Дымов фыркнул и поднялся, нарочно поглядев на картинку, - взгляд хаски окатил его холодом, неподвижная глумливая улыбка пообещала продолжение…

Просто ночь не его время. Ночью в голову всегда лезут глупости, и жизнь, такая простая днем, превращается в сплетение сна и реальности. И ветка стучит по крыше… Дымов достал из буфета две таблетки анальгина и запил их, зачерпнув воды ковшиком, - вода была ледяной, несмотря на то что принес он ведра еще утром. Хаски смотрела с улыбкой: ну-ну…

- Что скажешь, психолог? - спросил человек в синем свитере.

- Я не психолог, я психиатр, - сквозь зубы проворчал его товарищ - по-видимому, не в первый раз. - По-моему, эта картинка ему до лампочки.

- А зачем он пил таблетки?

- Он пил что-то очень дешевое, анальгин или аспирин. Может, голова у него болит - погляди, он же того и гляди уснет. Я вчера, то есть сегодня, в шесть утра спать ложился, а он в это время уже встал.

- Он с ней заговорил, ты заметил?

- Ну и что? Люди, которые много времени проводят в одиночестве, часто говорят сами с собой вслух.

Дымов открыл печную дверцу - в лицо хлынул восхитительный сухой жар, и не хотелось возвращаться к ноутбуку. Ярко-оранжевые угли горели ровным пламенем, на которое можно смотреть бесконечно долго, и завораживали не хуже назойливого взгляда с картинки. Анальгин еще не начал действовать, но от тепла и неподвижности головная боль притихла, потянуло в сон. Может, модем будет работать и днем? Выходные кончились, геймеры уехали в город…

Хаски! Мысль разогнала сонливость, обернуться захотелось мучительно, словно от этого зависела жизнь. Словно по линолеуму царапнули собачьи когти, а до броска на неприкрытую шею осталась секунда… Дымов встряхнулся и хотел подбросить в печку дров, но неожиданно подумал, что проклятая картинка не даст ему ни заняться делом, ни спокойно уснуть. Всему виной ночь… Днем Дымову ничего подобного в голову бы не пришло, а тут простое решение созрело само собой: гори она, эта хаски, синем пламенем.

Сиреневый огонек пробежался по углям, словно подтверждая правильность выбора. Дымов не видел картинки и не стал оглядываться, но волна осязаемой злобы покатилась на него с двух сторон: и со стены, где висела картинка, и из зеркала. И если раньше присутствие хаски только раздражало и мешало, то теперь стало по-настоящему жутко.

Это ночь… И ветка по крыше стучит… Дымов решил, что не боится собак, тем более нарисованных. И для того чтобы сорвать картинку со стены, не нужна даже твердая решимость - довольно преодолеть лень и нежелание уходить от теплой печки. Он поднялся, потянувшись - чтобы избавиться от ощущения полуяви-полусна, - шагнул к стене и легко поддел картинку пальцем. Так, чтобы он не приближался к зубам, иначе…

Нарисованные собаки не кусаются. Дымов усмехнулся, сдернул картинку со стены вместе со скотчем и вернулся к печке. И не о чем было думать, незачем рассуждать - это ночь, она искажает реальность, и бухающее в висках сердце не умеет говорить: «Не надо, не делай этого, будет только хуже». Дымов помедлил и сначала присел на табурет - словно эти секунды могли что-то изменить, - а уже потом небрежно кинул распечатку в огонь.

Хаски улыбалась. Из топки веяло холодком - расчетливая ярость всегда холодна. И ее улыбка не сулит ничего хорошего. Дымов ощутил, как кровь отливает от лица, как головная боль сменяется головокружением, немеют руки. Синий с зеленым огонек охватил плотную фотобумагу, изображение темнело, и хаски не исчезала, не сгорала, а пряталась в темноте.

Дымов поворошил угли, картинка рассыпалась в прах - и тогда вдруг стало жарко, так жарко, что на лбу выступил пот.

- Если бы эта картинка была хоть сколько-нибудь опасна, он бы ее так просто не сжег, - поморщился тот, кто назвал себя психиатром.