Ирина Валерина: Нанги [СИ]

Бог в ней умирал давно и долго, но окончательно замолчал только в нынешний вечер, в день седьмой месяца Трёх Лун. Нанги ещё несколько минут напряжённо вслушивалась в себя и даже один раз тихонько позвала его, обмирая от мысли, что он может отозваться, но ответа так и не получила. На всякий случай она подождала ещё немного — ровно столько, сколько добропорядочным терницам требовалось для того, чтобы прочесть благодарственную молитву, после чего с облегчением вздохнула, отбросила нагретое, связанное из остатков разноцветных ниток одеяло и потопала, шаркая прохудившимися лапотками, в кухонный закуток, чтобы разбудить едва теплящийся огонь и нагреть кипятка. На бодрящий чайнгровый напиток давненько не приходилось рассчитывать, но у Нанги было припасено варенье из забродивших плодов окыса, в меру терпкое и слегка кисловатое. Одной малой мерки, разведённой в горячей воде из сладкого источника, было вполне достаточно, чтобы обмануться. Нанги умела ценить даже иллюзии.

Она была стара и изжила уже третий срок — за погибшую во время последней войны с неверниками младшую дочь. Доживание за среднюю истекло двадцать два праздника Благоденствия тому назад, и Нанги уже готовила поминальную лодку, надеясь отчалить в вечный покой до начала месяца Больших Дождей, но неверники вероломно (уже в который раз на памяти Нанги) напали. Старейшины объявили всеобщий призыв, и последняя дочь ушла, чтобы навеки кануть в гнилых болотах Внешнего Кольца. Нанги не могла вспомнить, как она выглядела. Впрочем, лиц старшей и средней дочерей Нанги не помнила тем более и это очень огорчало её до недавнего времени, пока бог ещё хотя бы изредка играл в ней на оглохшей файте. Особой музыкальностью его мелодии не отличались, обычно он гудел на одной ноте что-то печальное, время от времени перебирая сухими пальцами по отверстиям на корпусе файты, но даже этой немудрящей маны хватало Нанги, чтобы продолжать хоть что-то чувствовать. А потом он заболел. Нанги сразу поняла, что смертельно, но всё же пыталась его лечить и исправно, каждый закат, ходила на побережье, хотя нестерпимо болели застуженные ещё в юности ноги. Она закутывала их в принесённое с собой одеяло и подолгу сидела на каменистом берегу. Смотрела в сереющую даль, на крепко спящие воды, и мысленно разговаривала с умирающим богом, но он молчал, только иногда попискивал что-то жалобное и осторожно водил по её изнанке острым зазубренным когтем. Когда он касался несущих струн, рождался неприятный, медленно затихающий звон. Нанги знала, что бог не причинит вреда, но сердце всё равно болезненно замирало. Хотя, если вдуматься, сердце откровенно глупило, поскольку умереть она давным-давно не боялась.

Её знакомство со смертью никак нельзя было назвать шапочным. Число подруг, оплаканных на полях войны, Нанги перестала считать после пятого десятка. И потом, в уже мирное — для неё, вышедшей в отставку, мирное — время Нанги похоронила трёх бывших неверников, взятых в мужья. Они ни у кого из терниц долго не жили — кто станет с ними возиться? Обычно их держали до рождения дочери, а потом переставали кормить, и неверники быстро захиревали без должного ухода. Нанги так не делала. Харчей ей было не жалко, тем более что неверники старались быть полезными и своё пропитание отрабатывали честно. Да и в пору холодов спать в одной кровати с ними было куда теплее, чем в одиночестве. Так что мужья Нанги прожили намного дольше, чем могли бы мечтать, но всё равно ни один из них не встретил праздник Благоденствия в десятый раз. Заболели чем-то скоротечным и один за другим ушли в промежутке между месяцем Семи Ветров и месяцем Падающих Плодов. Смерть трижды сидела с ней рядом каждую из ночей похоронной недели. Нанги честно рассказывала ей всё, что знала об упокоившихся, но на их недостатках старалась не останавливаться, понимая, что смерти, в общем-то, всё равно, а ей, Нанги, покойники ничем не навредили. Так пускай забирает их, обернув полами своего белого плаща, и уводит в луга вечного сна, раз уж первородные воды даже для раскаявшихся неверников недоступны. Дочери от них, опять же, замечательные получились. Тогда Нанги ещё могла гордиться детьми — девочки входили в силу, и уже было понятно, что их ждёт большое будущее. Вот их, дочерей своих, она мёртвыми не видела и смогла только оплакать. Проводить по обряду не довелось, однако смерть всё равно приходила домой изыскивать память каждой из них. По-хозяйски рылась в вещах, недовольно гремела посудой, требуя внимания, но Нанги запиралась в своей комнатушке, не желая отдавать последние крохи развалившейся жизни. Только вот, несмотря на все её старания, смерть ухитрилась вынести из дома очень многое — поэтому-то сейчас Нанги и не могла вспомнить, как они выглядели: взрывная Матта, лукавая Орса и смешливая Тика.