Август Дерлет - Тварь у порога [Сборник рассказов ужасов]

Вдоль стен этой омерзительной палаты высились коробы с античными мумиями, среди которых, впрочем, попадались и вполне благопристойные, вполне натуралистичные, исполненные со всем мастерством таксидермиста чучела людей и животных, а то и надгробные камни, свезенные с древнейших кладбищ всего мира. Во вделанных в стены нишах покоились всевозможные черепа и даже целые головы, дошедшие до нас подчас в почти разложившемся состоянии. Там же можно было отыскать иссохшие, лысые макушки черепов известных благородных господ, равно как и свежие, лучезарно-золотистые головки только что захороненных младенцев.

В музее хранились и многочисленные статуэтки и картины, изображавшие различных зловещих существ, причем некоторые из них были делом наших собственных рук — Ст. Джона и меня самого. В закрытом, сделанном из смуглой человеческой кожи портфеле покоились неизвестные и поистине мерзостные рисунки, которые по слухам принадлежали кисти самого Гойи, хотя последний не осмелился признать за ними свое авторство. Были там и музыкальные инструменты — струнные и духовые, металлические и деревянные, — исторгавшие из себя самые что ни на есть тошнотворные звуки, на которых Ст. Джон и я временами сотворяли весьма причудливые, часто болезненно-нелепые и омерзительно-вычурные диссонансы. Что же до встроенных шкафов эбенового дерева, то в них и вовсе покоились бесчисленные и поразительные в своем многообразии образчики плодов труда кладбищенских воров, своим безумным свойством и извращенностью способные поразить любое человеческое воображение. Там же находился и тот самый предмет, о котором мне не следовало бы никому рассказывать — слава Богу, что я успел избавиться от него еще до того, как решился наложить на себя руки!

Те хищнические вылазки, которые позволяли нам приобретать все эти невероятные «сокровища», всякий раз представляли собой поистине виртуозные и потому надолго запоминающиеся мероприятия. При этом мы отнюдь не вели себя как какие-то заурядные кладбищенские воры, но работали исключительно при особом расположении и фазе луны, очертаниях ландшафта, в должном окружении, при определенной погоде и в конкретное время года. Подобные забавы являлись для нас способом достижения самого утонченного эстетического самовыражения, и мы всегда с неизменной тщательностью заранее прорабатывали их мельчайшие детали. Неподходящий час, неподобающее освещение или отвратительное состояние влажной почвы могли совершенно свести на нет то экстатирующее, трепетное состояние, которое возникало при эксгумации некоторых особо зловещих и мрачных секретов земли. Наша тяга к новизне и пикантным условиям работы носила поистине лихорадочный, ненасытный характер — при этом Ст. Джон неизменно выступал в роли лидера и именно он привел меня к тому нечестивому, проклятому месту, которое и навлекло на нас все эти неисчислимые и неизбежные напасти.

По какому же зловещему зову рока уступили мы тогда собственному влечению и пришли на то ужасное голландское кладбище? Пожалуй, в основе всего этого лежали темные слухи и легенды, источник которых на протяжении более чем пяти столетий лежал в земле, ибо сам в свое время был кладбищенским вором, похитившим из таинственной усыпальницы хранившийся в ней зловещий предмет. Я до сих пор отчетливо помню последние мгновения, предшествующие нашему открытию: бледная осенняя луна, зависающая над могилами и отбрасывающая повсюду ужасные тени; гротескные деревья, угрюмо склонившие свои спутанные ветви над зарослями неухоженной травы и рассыпающимися надгробиями; бесчисленные полчища небывало крупных летучих мышей, снующих на фоне сизовато-бледной луны; густо увитая плющом древняя церквушка, устремившая в серовато-синее небо свой громадный, призрачный палец-шпиль; фосфоресцирующие насекомые, снующие в похожем на мерцание свечи у гроба покойника беспокойном и бесконечном танце под притулившимся в дальнем конце кладбища вековым тисом; запахи влажной земли, сопревшей растительности и еще чего-то уже менее понятного, смешавшиеся с доносящимися с моря и близлежащих болот ночными ароматами; и, самое ужасное — едва уловимый, низкий, глухой лай какой-то гигантской собаки, которую мы ни разу не видели и даже не представляли себе, где именно она находится. Едва услышав тогда этот намек на слабый лай, мы невольно встрепенулись, поскольку на память сразу пришли имевшие хождение среди местных крестьян сказания — ибо тот, могилу которого мы столь усердно разыскивали и наконец отыскали, много веков назад был найден на этом самом месте, растерзанный и изуродованный когтями и зубами какого-то неведомого зверя.