Елена Блонди - Карты и сновидения [СИ]

А еще… он поднял голову, уставив невидящие глаза в темное пространство над сидящими людьми, песня вершится прямо сейчас, вплетая в себя происходящее, еще неведомое ему самому. Даже если сейчас я умру, с наслаждением думал старик, ведя пальцы над струнами, мироздание не прекратит свою песнь. И это прекрасно.

В мерный голос вплелись быстрые шаги, и саинчи запел тише, чтоб не мешать течению жизни, ловил звуки и паузы, проговаривая новую гармонию. Умолк на мгновение, давая место крику.

— Где?

В темном проеме встал силуэт, освещенный бликами костров, забранных железными решетками.

— Где она? — крик повернул красные от живого огня лица, заставил шагнуть вперед Веста, и вокруг него сразу встали воины, кладя руки на мечи и арбалеты.

Саинчи не прекратил петь, лишь звуки струн изменились, принимая в узор музыки то, что происходило. Где, пела струна, где-где-где… Она, вторила ей другая. Пришел, он пришел, мерно прошептывал саинчи, кивая старой головой. Перебрался, следуя за корой древа, цепляясь руками за ветви его, проплывая мимо полузабытых лиц, заключенных в древнем стволе.

— Взять! — короткий удар по струнам, аккорд вспыхнувшей схватки, такой неравной, топот, возня, тяжелое дыхание, кажется, колыхнувшее пламя, бросающее отсветы на каменные стены.

— Ты! Куда ты забрал? Ее! Их обеих!

И — новый удар — звон струны завершился коротким стоном.

Андрей стоял, согнувшись, с отведенными назад локтями. Кашлял, стараясь восстановить дыхание. Короткий смех перебил кашель. Вест встал напротив, оглядывая опущенную голову и напряженные плечи. Услышав ропот, повернулся к испуганной толпе. Заговорил, не замечая, как подстраивает ритм слов под мерный шепот ашели:

— Вот так приходят они. Завистники, жадные до чужого. Мы ждали великую Неллет, молили дожди о ее возвращении. И она одарила нас милостью своего света! Но в самый лучший момент является враг. Несет в себе кромешную темноту, желая вас всех ослепить. Забрать у вас счастье! Как испокон веков забирала Башня ваши силы, ваши труды, ваши желания.

— Я… — Андрей не договорил, голова дернулась от удара.

— Я! — загремел Вест, становясь так, чтоб люди видели его, а не противника, — я радею о вас, дети мои, возлюбленный мой народ! Я отправляюсь в походы, теряя в пустоте лучших воинов, чтоб принести вам подарки! Я рисковал всем, чтоб вернуть нашу принцессу. И я не позволю никому. Отобрать ее снова! Слабые — убоятся!

Замолчал, молчанием понукая подхватить привычные слова.

— Сильные дойдут, — прошелестело в толпе послушное.

— Слабые, — крикнул кто-то, с восторженным страхом в голосе, — убоятся!

— Сильные — дойдут, — подхватывали его слова новые и новые голоса.

Вест кивал, жестом отдавая приказ воинам. И те, толкая Андрея, потащили его в дальний угол к стене. А он, заплетаясь ногами, поднимал тяжелую голову, моргал, пытаясь что-то разглядеть и понять.

Вокруг мерцали и слоились картины, разные до боли в мозгу, не желали поддаваться понимаю и логике. С того момента, как проглоченное зелье протекло в желудок и взорвалось там, стремительно проникая по кровотоку во все органы, Андрей мало что понимал, подхваченный чуждыми силами. Его тащило, ударяя о трещиноватую кору, выступы били по рукам и коленям. Несколько раз кто-то вцепился в спину, сдирая клоки рубашки, но отваливался, уносясь вниз. Или вверх?

Потом он оказался сидящим на толстой ветке, как удравший с уроков пацан, болтал ногами, лениво разглядывая внизу золотистую равнину, на которую плавно приземлялись сверкающие прозрачные корабли, полные черных точек. Жевал что-то, плюя вниз шелухой, а та распускалась огромными мясистыми цветками, цветки рассыпали пыльцу, пыльца комкалась, отращивая ножки и крылышки. И это было смешно, пока не загудела струна, больно вытаскивая его за уши и гоня снова вверх, нет, вниз, а из коры торчали бледные иссушенные руки, стараясь уцепить за волосы.

Мелькали лица, врощенные в живое дерево, гримасничали, сами — живые, провожали взглядами. Рядом устроился мужчина в тяжелых алых одеждах, летел торжественно, приближая красивое лицо и казалось, запуская взгляд внутрь, обшарить мысли и чувства. Андрей собрался плюнуть в него шелухой, но оказалось — вырос, взрослый и так нельзя, и нельзя громко зареветь, побежать, жалуясь маме, или позвать отца. А нужно сложить руки на старых коленях и кивать, слушая жалобы обиженного кем-то внука.

Он бы и рад был увидеть героев сказок, легенд, обещанных испуганной Тинной там, у нарисованного им кресла со спящим почти стариком, но все оказалось мешаниной не только образов, но и ощущений, эмоций, понятий. Неудобной мешаниной, в которую его сунули с головой, заставляя хлебать и глотать, не разбирая вкуса.