Елена Блонди - Легенды света и темноты [СИ]

Мать-гора шла, как идет охотник через вольную степь, а время ложилось за горбатой спиной узорчатым ковром. Всё вплетено в ковёр, за краем времени только надписи начала истории жизни.

…Ещё не было ничего, кроме солнца, бросающего нити-лучи, кроме луны, плетущей из облаков узорные покрывала света. Но однажды, замерло солнце-паук, и лапы-лучи опустились, отягощенные солнечной пряжей. Солнце увидело узор, который впервые был повторен.

Огляделось солнце-паук и закричало от боли, не понимая ее. Не было другой судьбы, как плести узор жизни и времени, но если узор стал повторяться, — что впереди? Кричало солнце, висели нити и падали вниз, отрываясь от солнечных лап. Так громко кричало солнце, что проснулась луна, не в свой черед, загребла тонкими лапами нити, чтобы спасти их, но не смогла. Тяжки нити солнца, рвут они лунные лапы. И луна закричала вместе с дневной паучихой.

От крика, наполовину желтого, наполовину белого, стала внизу земля.

Ударились о землю узлы и обрывки нитей, сотрясая, и вздыбилась она, пошла горами и складками, прорвалась огнём и тоже испытала боль. Ползли по черным дырам её желтые, белые нити, плавясь в красном пламени ее изнанки.

Тут, меж двух криков, остановилось солнце-паук, глянуло вниз и увидело новые узоры! Зубцами стали горы земной боли, петлями завились реки крика, кругами ходят озера и моря её стонов. Открыло довольное солнце огненный рот, извергая новые золотые нити, и уплыло в сон, а на небо вышла белая луна, чтобы вплести и серебро в узоры земли.

Так началось новое время, но минуло. И не осталось в земле места для новых гор и морей. Стало прошедшее прошлым, отдалясь. Хмурясь, роняли клейкую слюну божественные пауки-созидатели. И, когда ветер не справился с тем, чтоб охладить нити, те ожили сами. И травы прыснули из коричневой глины — зелеными стрелками к синему небу. Деревья поднялись, курчавой листвой рождая новый узор. Он же смешался с яркими красками цветов, чтобы от красоты зародились птицы — петь.

Протянулся срок, пришёл и тому конец. Посмотрело солнце на огромные покрывала, затканные цветами и травами, и стало понятно ткачихе, сколько ни сотворяй новых узоров, лишь цветными изводами останутся они. Чтобы не сжечь сотворенного новой злостью, отвернулось оно, но перед тем тронуло бледный край луны. И та, проснувшись, напрягла волшебные силы.

Стала над землей Ночь первого колдовства. Из вод подымала Луна ленивую рыбу, ловила спящую птицу, хватая лесного зверя, сплетала, сминала в комок, трепала, как треплют свежую шерсть. И, утомясь, оставила солнцу куклу из коры, шерсти, кожи и крови зверей. Была у куклы голова для глаз — смотреть, рот — петь песни и кормить себя пищей, уши для знать. Ещё тулово, руки с ладонями-пауками, ходилы-ноги, чтобы искать новые места с другими узорами. Не было лишь огня в пустой груди, но то дело солнца, и луна ушла, не заботясь.

Проснувшись, увидело солнце новую игрушку. Протянуло к ней лапы-лучи и, вскрыв грудь, вложило живое сердце, чтобы стучало. Добавило воздуха, чтобы дыхание, веселя, придавало узорам лёгкие завитки. Солнце нарекло куклу Арахной, то есть Плетущей и — пустило с рук.

Открыла кукла живые глаза, подняла перед собой живые руки, принялась за дело: бежать в леса, кататься в глине, плескать воду. Она вытаскивала из воды скользкие водоросли и вплетала туда рыбу. Она рвала ветви и плела гнезда для птиц. Она пела и плела, плела и пела, чтобы, оставив на закате работу, утром весело браться за дело.

Бросая дочери золотые и серебряные нити, радовались небесные паучихи. Но, через время, заметили, что лицо Арахны стало похожим на старую кору, а руки путают золотые нити. Тише пела Арахна, медленно брела по кромке болота, оступаясь в него корявой ногой, и узоры из-под дрожащих рук выходили скудные, некрасивые.

— Наша дочь из живого, того, что живет свой срок, а потом умирает, — сказала луна, плача в ночи серебряными слезами.

Опять разгневалось жаркое солнце. Но гнев не меняет времени, он лишь жжёт. Тогда луна устроила Ночь второго колдовства и, к утру рядом с Арахной лежала, пища, крошечная девочка, размахивая ручками. Прикрыло солнце горячий глаз облаком, и смотрело в щелку, как Арахна, широко раскрыв рот, обмакивает пальцы в слюне, мажет себе низ живота, и через малое для солнца время, из распухшего живота выходит орущий младенец. И еще один.

— Раз с живым по-другому нельзя, пусть так, — сказало Солнце, — это даже интересней.