Анатолий Эльснер - Рыцарь духа [Собрание сочинений. Том II]

— Решительно не понимаю — стоят все бледные и смотрят испуганно. Уморительные чудаки!

Глафира взглянула на сестру и, почувствовав в себе смелость, сказала:

— Чепуха какая, — вообразить, что поют покойники.

— Конечно, вздор, — тоном полной уверенности сказал Илья Петрович, — впрочем, наш маг умеет это делать, то есть своим безумием зажигать безумие и у других, и неудивительно: сумасшествие — болезнь заразительная. Смотрите, какой он — бледный, с горящими глазами.

В этот момент Леонид, пристально глядя на отца, вдруг воскликнул:

— О-о! Как побледнели вы!

Старик поднял голову с исказившимся от злобы и затаенного страха лицом и грубо ответил:

— И не думай, дурак.

— Дурак и не думает, но я вижу, что в ужасе душа ваша, — проговорил Леонид, продолжая пристально смотреть на отца, и вдруг по лицу его забегали морщинки в нервном и горьком смехе.

— Папаша, не ужасайтесь так. Ровно ничего, что мертвая поет. Ведь жизнь это — тайна, а в том незримом мире, куда мы отправимся с вами, тайнами одеты небеса и тайной сверкает каждая далекая звезда.

Пока говорил он все это, в голове старика проносились всякие предположения о причине слышанного им голоса мертвой, и вдруг, почувствовав прилив радости, он воскликнул:

— Остановись, сын, дай сказать. А что, если ты шарлатан, а? Искусству такому в Париже научиться нетрудно. Признавайся, там под полом кто-нибудь спрятан, а? Ха-ха-ха- ха! По глазам вижу — плут.

Почти уверенный, что тайна мнимого «кудесничества» сына заключается в плутовстве, он почувствовал, что с души его как бы свалилось что-то холодное и тяжелое и, нервно перебегая с места на место, стал постукивать палкой о стены и пол.

— Под полом, что ли? Ну, колдун, признавайся, спрятан там кто-нибудь?

Скрестив руки на груди, Леонид стоял неподвижно, глядя на отца укоризненными, печальными глазами, и вдруг лицо его дрогнуло от нервного смеха и он захохотал. Это был странный смех, звучащий как бы в глубине его существа, и в нем слышалось столько боли и горечи, что все почувствовали, что этот человек — существо, находящееся за пределами их понимания, а фабрикант, внезапно опускаясь в кресло, воскликнул:

— Вот диво-то! Холод охватывает — так смеется.

Сделавшись вдруг серьезным, Леонид подошел к отцу и с ударением в голосе громко проговорил:

— Помните, отец мой: призраки грехов прошедших встают из-под земли.

Старик сидел в своем кресле неподвижно, чувствуя тяжесть во всем теле, точно на него было надето свинцовое одеяние. В это время Анна Богдановна, подойдя к Леониду и беря его за обе руки, ласково оказала:

— Ты впечатлителен чрезмерно, мой милый, сядь и успокойся.

Она заставила его сесть рядом с собой, и оба они начали тихо разговаривать.

— Серафим Модестович!

Колодников обернулся и увидел стоящего за ним Петра Артамоновича.

— Серафим Модестович, — повторил снова управляющий и по губам его промелькнула хитрая улыбка. — Мы с вами два старца ветхих, поговорим да потолкуем и, может статься, что-нибудь поймем.

Оба они уселись и стали тихо беседовать. К удивлению фабриканта, Петр Артамонович стал его уверять в возможности всяких чудесных явлений, что сын его человек, обладающий особыми медиумическими силами и нисколько не шарлатан. Колодников слушал и в лице его отражались удивление и страх.

— Как странно, — говорила в это время Глафира. — Если быть откровенной, то ведь и я слышала какое-то пение.

— Мой ангел, это вздор, — возразил Илья Петрович. — Надо сначала заболеть и потом уже наслаждаться концертом покойницы: иначе ничего не услышишь. Самая благодарная роль в этой жизни: ничего не признавать и во всем полагаться на доводы одного холодного ума.

Он склонился к ней и, сверкая глазами, многозначительно добавил:

— Нельзя не заметить также, что боязнь греха и маленьких преступлений — узда для ничтожных, недалеких людей, но для нас, Глафира, они — широкие ворота в рай жизненных наслаждений.

— Совершенно согласен с вами, — раздался около них голос и, когда они обернулись, то увидели высокого, худого господина с бледным лицом, на котором лежал отпечаток пережитых страстей и пороков, с ярко-голубыми глазами, сверкание которых ясно говорило о его болезненном сластолюбии. Это был старший брат Леонида, Капитон.

— Да, грешки и пороки мои друзья, черт побери, — продолжал он, когда все, чтобы послушать его, собрались в кружок, — без них скучно было бы жить, они собутыльники мои, огненные вакханки, подымающие меня на небо блаженства.