Анатолий Эльснер - Рыцарь духа [Собрание сочинений. Том II]

В этот момент Медея, глядя вниз в одну точку, с ужасом в глазах воскликнула:

— Кинжал!..

Дрожащую руку она простерла по направлению к камню, на котором и Леонид увидел маленький блестящий кинжал.

— Смотри, острием ко мне. Это он мне его подает. Ну, мой милый, простись со мной. Я должна оставить это слабенькое тело, потому что он этого требует. Смотри, кинжал двигается и ползет ко мне. Он хочет сказать мне этим: возьми.

Леонид смотрел на кинжал, охваченный холодным ужасом. Как казалось ему, кинжал подползал, как живой. Хотя он находился в сильнейшем волнении, в его голове все- таки прошла мысль, что в движении кинжала ничего необычайного нет, так как тело Медеи все проникнуто какой-то страшной силой — омоном или просто электричеством.

Однако же он видел и то, что расстояние между протянутой рукой Медеи и кинжалом все более сокращалось и, охваченный испугом, он схватил его и положил к себе в карман.

Медея изумленно посмотрела на него, качнула своей чудной головкой и со скорбной улыбкой на губах волнующимся голосом тихо проговорила:

— Напрасно заботишься о моей земной жизни, мой милый. Я приговорена к казни тела моего могучими астральными существами. Вон он предо мной и я слышу его голос: встань и иди.

Дрожа всеми членами, она поднялась и медленно пошла вверх по скале. С распущенными волосами, с глазами, неподвижно устремленными в одну точку, она походила на сомнамбулу, идущую на зов невидимого повелителя. Леонид шел за ней, полный зловещих предчувствий и готовый каждую минуту ее поддержать.

Она взошла на вершину скалы и остановилась на камне, так как далее некуда было идти: скала круто обрывалась к берегу океана. Вдруг произошло нечто совершенно непонятное для Леонида.

Около Медеи появилась белая фигура с мертвенными, как бы внутрь себя смотрящими глазами и с простертой вперед рукой. Он видел, как Медея ухватилась за эту руку, потому что в этот момент камень, на котором она стояла, зашевелился и с шумом полетел вниз. Почти одновременно с этим Леониду показалось — и, вероятно, это была галлюцинация — что он видит две Медеи: одна, легкая и воздушная, пролетела над морем в воздухе, и другая, в которой было тело и кости, вместе с сорвавшимся камнем покатилась вниз.

Солнце падало на запад.

Мертвая Медея, в белом платье, с розами на голове, лежала на ложе, покрытом барсовой шкурой, на котором еще так недавно она находилась в объятиях Леонида. Череп ее был раздроблен и черные волосы, спадающие на ее плечи и грудь, были окрашены кровью.

Белый старичок-садовник стоял в ее ногах, глядя на нее печальными глазами; несколько крестьян стояли в стороне, а Леонид, скрестив под себя ноги, сидел на полу со свешенной на грудь головой и с глазами, неподвижно устремленными на лицо мертвой. Из глаз этих теперь лилась тоска, терзания невыразимой скорби и потому они казались дикими и страшными. На губах его сильно осунувшегося лица змеилась странная больная улыбка мучительного сострадания и казалось, что он закричит от внутренней боли.

На коленях его лежала груда цветов и время от времени он бессознательно вплетал их в волосы мертвой Медеи, с убитым видом любуясь ее неподвижным лицом, в открытых глазах которого уже погасло отражение прошлых жизней. И все-таки в лице ее было выражение блаженного счастья и покоя.

Несмотря на все мучения свои, в уме его было сознание, что она только ушла из этого хорошенького домика- тела и продолжает жить невидимо, может быть, вот здесь, около него. Это его, однако же, мало утешало: вид ее безжизненного холодного тела вызывал в нем такое сожаление к ней, что внутри его что-то рвалось, плакало, ныло от боли. «Вот я теперь невыразимо мучаюсь, — проходило в его уме, — и не испытаю я больше в этой жизни никакой радости, никакой, и это потому, конечно, что душа моя на этой земле — небесная гостья, и все-таки жаль, ужасно жаль..»

Вдруг он содрогнулся и, вспомнив о чем-то, положил руку в карман и в лице его отразилось сильное изумление: в кармане кинжала не оказалось.

В первый момент это спутало все его мысли и заставило во всем усомниться: и в себе, и в реальности видений Медеи, и в бессмертии человека. «Кинжал — создание моего ума, иллюзия, не было никакого кинжала, — проходило в его уме, — а между тем, я его видел и мне даже казалось, что <���я> осязаю его, кладу в карман. Что же было действительным и что только носилось в воображении — теперь я ничего не могу понять: ум — создатель иллюзий, а если так, то нельзя отличить реальность от мечты».