Анатолий Эльснер - Рыцарь духа

— Да будет проклят свет, исходящий с неба, потому что он освещает мучеников этой несчастной земли — миллионы миллионов людей, которые стремятся, мучительно верят,

обращаются, пронзенные скорбью, к пустым и глухим небесам и после длинной цепи страданий уходят навсегда в землю, и их страдальческое «я» не узнает, зачем и кому нужно было это издевательство — никогда, никогда. Солнце, померкни и пусть во вселенной снова подымется хаос, в каком прежде, по словам Лапласа, кружились атомы земли и морских вод. Пусть навсегда разрушатся проклятые законы Ньютона и Кеплера, по которым в вечном круговращении двигаются все миллионы солнц с их спутниками и лунами: ведь и на них проклятая энергия материи порождает окстиллионы мучеников, которые, может быть, теперь, как и я, Леонид Колодников, подымают руки кверху и кричат: «Померкните, солнца и пусть снова водворившийся хаос поднимется и обратит в прах бесчисленные создания», потому что на каждой планете своя кровавая голгофа и на каждой свои ложа страданий, и на каждой свои бесчисленные сумасшедшие, воздвигающие храмы богу, которого нет, посылающие надежды богу, которого изобрели сами, кротко переносящие страдания, издевательство и удары судьбы во имя великого распорядителя, не догадываясь, что ничего нет, кроме одной глухой и слепой энергии материи.

Лицо его, обращенное вверх, странно засмеялось, причем маленькие губы забились в нервной судороге, а прекрасные глаза косо пробежали по лицам присутствующих.

— Это чересчур, черт побери, — закричал самый высокий студент, охватывая Леонида за плечи и усаживая его в кресло. — Что с тобой, голубчик? Ты болен и говоришь всю эту чушь в бреду каком-то. Право, болен.

Леонид приложил руку к сердцу и проговорил:

— Вот здесь прежде было так много надежды, веры и любви. Теперь там хохот бесов.

— Чересчур сильно ты отзываешься на все это, — говорил высокий студент, внимательно всматриваясь в его лицо. — Да в этом случае лучше уж выпить мадерочки. Веселее будет.

С минуту Леонид смотрел загадочно-печальными глазами на ряды бутылок, стоящих на столе. Вдруг глаза его, расширившись, дико засверкали, и с этим вместе он так быстро поднялся, точно его подняла внутри его находящаяся сила.

— Ээ-х, господа, теперь я оправдываю всех испивших-ся, всех опустившихся на дно бездны порока, разбойников, предателей, Искариотов, всех счастливых и несчастных, потому что судьи над нами нет, потому что и гений, и дурак, добродетельный и разбойник одинаково подлежат уничтожению, а когда их тела будут разлагаться, никто не скажет: этот вот череп был на плечах святого, а этот — разбойника. Нет вечной жизни, а из этого вытекает, что добродетель, любовь, вера — выдумка, и я, Леонид Колодников, первым опускаюсь на самое дно вонючей ямы порока.

Он налил стакан какого-то вина и поднял его над головой с нервным смехом в лице.

— Хотел бы я, чтобы на дне этого стакана лежали все одуряющие страсти, все зловонные пороки, и пусть царствует хаос.

Он поднес бокал ко рту и залпом его выпил.

Студенты, которые смотрели на него с жадным любопытством, хотя и видели, что в душе их товарища происходит что-то роковое, тем не менее обрадовались, что наконец он покинул свое, как они говорили, «девственное пребывание на высоте идеала» и громко закричали: ура. После этого кто-то предложил отправиться к женщинам и Леонид закричал:

— Под знаменем дьявола, хотя его тоже нет, идем совершать распятие женщин на кресте наслаждений и порока.

Толпа студентов помчалась вниз по лестнице, а немного спустя они с шумом и смехом шли по переулку, все дома которого были освещены красными фонарями. Со всех сторон доносились звуки рояля, скрипок и топанье ног и все это сливалось в один общий гул, среди которого минутами слышались вскрикивания женщин.

Всей толпой студенты ворвались в один из домов и на минуту остановились у широко раскрывшейся двери. Вдоль освещенной люстрой залы, под звуки скрипок и флейт нескольких музыкантов, сидевших у рояля, неслись девицы, быстро размахивая платьями, концы которых они держали кончиками пальцев. Их лица развратно смеялись при этом и глаза щурились в то время, как канканирующие против них мужчины выделывали руками цинические жесты. Одна из девушек, в красном платье и с красным цветком в черных волосах, одиноко стояла в стороне, задумчиво глядя печальными темными глазами на все происходящее здесь, и можно было думать, что мысли ее далеко унеслись от этого дома оргий.