Дмитрий Орёл - Мю Цефея. Магия геометрии

— Яд из манцинеллы, мескаля и еще какой-то дряни. Если бы не устала так, ни за что не пропустила бы даже в крепком вине.

Я кивнул, не скрывая облегчения:

— Интересно, на что этот ублюдок надеялся? Понятно же, что даже такое не выключит одного из нас надолго.

Губы Иш-Чель изогнулись в хищной улыбке, и она наклонилась ближе, вглядываясь в ряд равномерно мерцающих изумрудов.

— Дури других, любовь моя. Знаешь, это не очень изящно — травить меня после того, как я узнала твой секрет. Да еще и беспорядок в бумагах устроил.

«Бумаги! Вот что!..»

— Я не…

«…травил и не трогал бумаг», — хотел было ответить, но кто тогда? Послу с его силой и безнаказанностью глупо было бы использовать яд, а чертежи он бы просто забрал — вместе с нами. А раз так… В эти дни людей наверх почти не допускали. Свои всё знали и так. Оставался только один ответ. Но зачем Пчелке изучать чертежи Иш-Чель? Мою часть я даже не скрывал, но дочь ведь просто разглядывала красивые многослойные линии? Трехмерные карты, проложенные ребрами и металлическими трубками за стенами, действительно были красивы… Я так думал.

«А ты покажешь главную камеру?»

«А этой толики точно хватит?»

Невинные вопросы. Неужели она хотела большего? Поперек меня, моей воли откусить кусок, который не способна не то что прожевать — осмыслить, обозреть… Дура!

— О, неужели тебе стыдно? Или… Постой прикрываешь кого-то? Ее? — Иш-Чель сощурила глаза.

Мне было не до ее ярости. В худшем случае, если Пчелке действительно хватит ума пробраться в камеру, она просто сгорит. Но это-то как раз понятно даже идиоту. А мне? Камень солнца тесали так, чтобы он сливал потоки воедино. А если на огромную резную плиту встанет босыми ногами наглая девчонка?

Чуть не застонав, я выхватил у раба чистый лист бумаги и потянулся за стилом — но пальцы сомкнулись в воздухе.

Посланник. Только его не хватало. И совет начал шевелиться, словно почуяв, что что-то идет не так.

Огромный мужчина протянул мне стило.

— Доигрались?

Краем глаза я заметил, как пальцы Иш-Чель засветились темным, и облизал губы. Рано. Слишком рано. А Пчелка была обречена. Я не мог остановить ритуал, и оставалось только ждать — и тянуть время. Совсем немножко.

Легко было понять, когда именно внизу открылись шлюзы, затапливая камеры с обреченными людьми. Ониксы сверкнули, и посланник отступил на шаг, скривившись, словно у него болела голова, — хотя каменные стены направляли, толкали страх, отчаяние, боль и смерть — по восьмерке, не выпуская наружу. Он не мог ничего почувствовать здесь. Я тоже — и все же слышал стоны, бульканье, словно дар решил подшутить. А потом площадь под ногами вздрогнула, будто сдвинулись горы, и я понял — всё.

Посланник резким движением вскинул руку, призывая свою птицу. Она не прилетела, как и не отозвались его сородичи с небес. Я позволил себе улыбку. Легкую, но губы сами собой растянулись шире, торжествующим оскалом. Теперь стало можно.

— Кими!

Резкий оклик Иш-Чель оборвал радость. Ее палец указывал на контрольную плиту, где один за другим гасли огни. Невозможно. Сейчас все должно было просто светиться, потому что солнечный камень — ключ, который превращал весь комплекс — весь город! — в оружие и не только. Все расчеты показывали один и тот же результат…

И не учитывали того, что могла сотворить глупая девчонка, которая хотела слишком многого.

Посланник схватил меня за накидку и ударил о стену, как тряпичную куклу.

— Что. Вы. Сделали?! Эти крики в голове!..

— Мы не уверены. — Иш-Чель говорила неожиданно мягко, и я поймал себя на том, что киваю.

— Но узнаем. Этот твой дар может переносить других? Я покажу куда.

За спиной протестующе вскрикнул глашатай, но я уже схватил Иш-Чель за руку, посланника — за плечо, перебарывая дрожь отвращения, и представил…

Базальтовый круг, вытесанный в горах и до последней точки покрытый резьбой, был огромен, пяти шагов в диаметре и высотой до бедра. Он лежал в центре семиугольной пирамиды со сходящимся в точку потолком, под зеленоватыми пластинами горного кварца. Солнце все еще светило там, далеко наверху, но защелки уже закрылись, отсекая лишние лучи, и в ритуальной комнате царил полумрак. Смотреть это не мешало, совсем. Я мог разглядеть все до малейшей детали.

В самом центре плиты разинул жадный клыкастый рот солнечный бог, вернее, его мрачный двойник — солнце трансформирующее.

Лицо окружали символы четырех сгинувших эпох, а над пастью, над тянущимся вверх змеиным языком, раздвинув ноги, стояла Пчелка, обнаженная, как и требовал ритуал, повернувшись лицом туда, где сходились тоннели. К единственной двери. К нам. Лицо ее выражало полную безмятежность, а глаза смотрели — сквозь. Дар дернулся, пытаясь нащупать — не Пчелку, себя. Словно убедиться, что я — еще существую в мире, где есть лишь она. Возможно, так чувствовали себя люди.