Виктор Песиголовец - Ловелас и два ангела

— Красота! — восторженно воскликнул я и полез целоваться. — Спасибо, солнышко!

— Любимый, надо бы хоть примерить! — немного обиженно напомнила Инга. — Мне ведь не терпится увидеть, как ты будешь выглядеть с этим медальончиком. Я так старалась, долго и тщательно его выбирала, хотела тебе угодить…

— Да, да, сейчас! — я накинул себе на шею цепочку и, соединив ее концы, начал нащупывать замочек.

— Я помогу! — Инга проворно подскочила, стала сзади и уже через миг отошла в сторону. — Все, Ванечка! Иди в прихожую к зеркалу!

Я успел сделать лишь пару шагов, как подружка остановила меня.

— На тебе сейчас две цепочки! Сними пока одну, а то получается перебор. И не поймешь, к лицу ли тебе мой подарок.

Серебряная цепочка с крестиком — подарок Вивы — была настолько длинной, что я без усилий снял ее, не расстегивая, — через голову. И положил на краешек кухонного стола.

В прихожей, встав перед зеркалом, невольно залюбовался золотым яблочком с зеленоглазой змейкой — на груди оно смотрелось очень эффектно. Да уж, богатая вещица, не пожалела Инга денег!

Она стояла у меня за спиной и удовлетворенно улыбалась.

— Ванечка, тебе нравится мой подарок?

— Не то слово, солнышко! — я повернулся и в который раз стал целовать ее.

Я целовал ее долго, вдохновенно и страстно. От нарастающего с каждой секундой возбуждения у меня кружилась голова и подкашивались ноги.

Инга рьяно отвечала на поцелуи. Ее губы были горячими, словно раскаленные угли, и сладкими, будто кукурузный мед. Она распалялась все больше и больше. И вскоре уже вела себя, как полоумная: неистово шарила руками у меня под халатом, смеялась и плакала, падала на колени и обнимала мои ноги, потом вскакивала и опять целовала — в шею, нос, лоб, глаза и скулы. Наконец, схватила меня за руки и, судорожно всхлипывая от перевозбуждения, переизбытка эмоций и желания, поволокла в спальню.

С наших тел слетели халаты, мы упали на кровать, как подрубленные под корень яблони, и слились в объятиях.

— Ванечка, Ваня! — страстно шептала Инга и ее прерывистое дыхание опаляло мне лицо и пьянило похлеще коньяка.

— Милая, золотая, любимая! — стонал я, забыв обо всем на свете.

Мы занимались любовью пылко, бурно, неистово.

Я просто утонул в безбрежном океане восторга, сладострастия и блаженства. Я был на седьмом небе от счастья, в раю…

Но минула ночь, и настало утро…

Когда я проснулся и, накинув халат, вышел в гостиную, часы показывали около девяти. За окном кружились редкие снежинки, на голых ветках молодой березки, понуро застывшей у подъезда, сидели продрогшие воробьи, а возле мусорных баков копошились собаки и вороны. Выкурив подряд две сигареты, я захлопнул балконную дверь и пошлепал в ванную умываться. Затем, прежде чем поставить на огонь кофейник, заглянул в спальню — Инга, поджав ноги, еще сладко спала. Я подошел к ней на цыпочках, чтобы не разбудить, и осторожно прикрыл одеялом.

И только в этот момент душа моя вздрогнула, окончательно пробудилась, отряхнулась от остатков полудремы, и невыносимо, отчаянно заныла. Господи, что же я натворил! Я изменил Виве, нарушил свой обет верности, не сдержал обещание не снимать крестик…

Я стал горячечно искать себе оправдание, какие-то смягчающие мою вину обстоятельства. И не мог их найти. Были только отягчающие — я позволял Инге совращать меня, более того — заигрывал с ней, провоцировал и сам страстно желал ее.

Хлебая недоваренный кофе и дымя сигаретой, я чувствовал, как в моей душе огненной лавиной нарастают тревога и горечь, усиливаются угрызения совести и глубокое сожаление о случившемся…

Что же делать? Как мне быть? Нужно ехать к Виве, упасть ей в ноги, покаяться и вымолить прощение.

Чтобы хоть немного приглушить острую душевную боль, я допил прямо из бутылки остатки коньяка и, закурив, попытался взять себя в руки и не паниковать. Но это было невозможно.

Долго, может, минут двадцать я сидел, тупо уставившись на цепочку с крестиком, лежавшую на столе среди немытых тарелок, чашек и рюмок, и лелеял в сердце надежду на то, что Вива — это в высшей степени милосердное существо — простит меня и не прогонит прочь.

Наконец, я собрался с силами, поднялся с табурета. Схватил со стола цепочку, намереваясь надеть ее себе на шею. Но тут же взвизгнул от острой боли и разжал пальцы — крестик обжег мне ладонь, как мог бы обжечь кусок раскаленного железа. Цепочка упала на пол, издав звук, похожий на стон. Я безмолвно зарыдал, шмякнулся на колени, трясущимися руками подобрал ее и крепко прижал к груди. Потом встал, прошел в прихожую и, отыскав там свою барсетку, положил подарок Вивы туда.