Кулак Петрович И Ада - Время Вьюги. Трилогия [СИ]

— И все же?

— Сказать ему что ли?

— Да скажи, что уж там.

— Бунт у нас был, придурок. Был бунт, а будет революция. Если главного козла отпущения прилюдно не повесить.

— Того, который застрелил доброго короля на калладские деньги, надо думать?

— Того, который удрал с казной…

— … с которой на самом деле удрал кто-то из регентского совета? Как-то затруднительно спереть казну, будучи на колокольне в другом конце города.

— А это уже не твоего ума дело. Вопросы остались?

— А найти другого парня и сделать ему нужную татуировку не легче было?

— Значит, не было. Закрой рот, пока мы тебе кляп не сунули, и думай хорошенько, вспоминай.

— Про ретроградную амнезию после тифа не слыхали? — фыркнул Каниан.

«Особые поручения» переглянулись:

— Слыхали. Скополамину [1] Скополамин (Scopolaminum) — алкалоид, пытались использовать как «сыворотку правды» в 10х годах XX века. такие мелочи не мешают. Не слыхал?

Жандармы снова приехали утром. Он снова спровадил их восвояси, предварительно вызвав из дома Элейну и объяснив ей природу недоразумения — конечно, без подробностей. Просто чтобы она поняла, что они с Маргери в полной безопасности. Еще одна неделя как в раю, только в этом раю календарь днем шел назад, а ночью намертво вставал на двадцать девятом сентября. Видимо, таким он и остался в доме, когда Элейну и Маргери забрали в той реальности, которая существовала где-то, кроме его сознания.

Через неделю Элейна снова стала тереть пол, причитать «мы хорошие подданные» и украдкой бросать на мага какие-то нечеловеческие взгляды. Не холодные, не злые, не пустые, но очень страшные. Койаниссу потребовалось какое-то время, чтобы понять: просто с лица жены на него смотрят его собственные глаза, а это выглядело хуже любого кошмара. На десятый день она влепила Маргери затрещину, заорав, что та все равно не увидит никаких лесов, кроме лагеря «Тихий лес» и нечего протирать юбку над атласами. Маргери всхлипнула и спряталась за Койаниссом.

Маг был бы рад ей помочь, но помочь ей было нельзя, как нельзя помочь никому в этом доме. Он уже успел убедиться, что на ночь Элейна уходит за зеркало в уборной, Маргери — в шкаф, а он, по всей видимости, остается по эту сторону, если у зеркал здесь вообще имелась «эта» сторона.

Койанисс героически выдержал еще два дня, полных скрипа щетки о пол, «хороших подданных» и запаха гари, которым пропитался весь дом. В этот раз вышло даже хуже, чем в прошлый — Маргери тряслась и рыдала не переставая, Элейна стирала руки в кровь, драя полы, и едва не бросалась на Койанисса, когда его видела. Может, они могли терпеть еще, но маг уже не мог. Он пошел к себе, покопался в закромах, нашел сильное снотворное и сыпанул тройную дозу своим девочкам в чай за ужином. Маг не знал, сработает оно на людей, которые уже не были живы, но сработало. Сделать инъекцию яда с его практикой и набором лекарств в аптечке труда не составило. Они мирно лежали в креслах, а потом мирно осыпались в пепел, с разницей буквально в минуту, сперва Маргери, потом Элейна.

Маг вышел во двор и подошел к кусту. Элейна, наверное, здорово его ненавидела и искромсала качественно: во время того, что маг мысленно окрестил «вторым кругом», розы больше не цвели и не звенели. Скорее всего, они и являлись якорем, и теперь этот якорь сломался. Койанисс понятия не имел, почему его связь с реальностью — уже разорванная — выглядела как рэдские розы: Рэды он не видел одиннадцать лет и не то чтобы по ней скучал, — но откуда-то из его настоящего эти розы пришли. Помочь, правда, не сумели. Он как был заперт в несуществующем доме в компании несуществующих людей, так и остался, будто герой страшной сказки.

В сказках можно поймать беса за хвост, или облапошить его, или умереть и хоть так, но выйти из проклятого круга. Здесь никаких бесов, кроме сидящих в его голове, не водилось, а смерть возвращала к одной и той же точке. К дому с правильно лежащими тенями, реалистичной перспективой, сногсшибательной детальностью предметов и поверхностей и — сплошной ложью внутри.

Койанисс честно попробовал дожить четыре дня один, абстрагировавшись от мертвой тишины в светлое время суток, скрипящей снаружи веревки — как будто она под самым окном болталась — и тихого скрежета щетки по полу — в темное. Двадцать девятого сентября он просто обнаружил, что выходил в кухню, а попал на улицу и стоит у крыльца под изумленным взглядом Элейны, опускающей ружье.