Кулак Петрович И Ада - Время Вьюги. Трилогия [СИ]

Последнее было чуть ли не любимым тезисом Герхарда Винтергольда. Чаще он говорил только то, что в Каллад будут воровать и пить при любом государственном устройстве и подушевом доходе.

— Я бы мог вам сказать, что, когда все идет правильно, людей не казнят за вещи, которых они априорно не могли совершить, но мы ударимся в философию, — нахмурился Эдельвейс. — Поэтому доставлю вам удовольствие и скажу правду: я не собирался ее спасать. Меня заставили.

— Кто?

— А вы не проверили?

— Да, двое наших магов уже проверили, — Герхард Винтергольд едва заметно поморщился. — С тем же успехом, что и Феликс, правда, без столь драматических побочных эффектов. Третьего после этого я решил не посылать. У тебя, я так понимаю, нет идей?

— Я предполагаю, кто мог попытаться ее спасти, и, уверен, его проверили первым.

— Мы вообще ничего не сумели проверить. Но да, я сомневаюсь, что Найджел Наклз хорош до такой степени. Хотя мысль устранить его для устранения связанных с ним сомнений мне, прямо сказать, не чужда.

— То есть дело было не в магии?

— Скорее это значит, что дело было не в Найджеле Наклзе, на которого я сначала грешил и из которого в другой ситуации стоило бы душу вытрясти. Семь лет назад Рейнальд Рэссэ обделал с его помощью несколько очень скользких дел, но доказательств не нашлось. Хороший маг, Эдельвейс, заставит кого угодно сделать что угодно. Другое дело, что профессионалы так топорно не работают. Будь это Найджел Наклз, ты бы сейчас доказывал мне, что восхищался Дэмонрой со школьной скамьи, а предложения ей не сделал только из осознания собственной ущербности. И с самого начала готовился спасать ее любым доступным способом. Мага, который тебя спровоцировал, не было в зале и, скорее всего, не было в регистре, как это ни грустно. Это самоучка. И еще он, я уверен, теперь мертв. Мы имеет очень необычный случай нечитаемой Мглы. Вернее, те, кто ее читают, не возвращаются. И это куда более важно, чем твои ожоги и пару месяцев жизни, которые выгадали для Ингрейны Дэмонры.

— Пару месяцев? — насторожился Эдельвейс.

Герхард Винтергольд посмотрел на него, как на безнадежного обитателя дома скорби.

— Она невиновна в том, в чем ее обвиняют, но ее повесят. Свыкнись, пожалуйста, с этой простой мыслью, тебе не пятнадцать.

— Значит, ее уже списали в расход? — Эдельвейс не то чтобы Дэмону любил или не любил. Социальная несправедливость, о которой так много болтали и писали в последнее время, тоже никогда не вызывала у него особенных эмоциональных всплесков. Но когда фактически преднамеренное убийство женщины — пусть состоящей в армии и мало похожей на воздушное создание в кисейном платье — обсуждалось примерно в том же тоне, каким можно было попросить закурить — вот это ему не нравилось.

— Эдельвейс, я не могу понять, чем ты слушал, но, так и быть, повторю. Они попали в засаду на территории, где до этого уже провели разведку, и разведка эта там никого не обнаружила. Она не обвиняет разведку в некомпетентности, при этом признавая за собою — лично — факт расстрела десяти человек. Тут уж или одно, или другое. Звезду или подвела разведка, проморгавшая врагов в тылу, и тогда они отбивались от противника, или Дэмонра на свой страх и риск угробила мирных жителей, которые, видимо, решили пойти пострелять в косуль из имперских винтовок глубокой ночью. Чувствуешь тонкую стилистическую разницу, как говорят наши друзья-литераторы?

— Кто провел разведку? Кто-то из сторонников «мирного» блока?

Услышав это предположение, Герхард Винтергольд даже курить перестал.

— В такие минуты ты меня огорчаешь. Хоть один военный нордэн стал бы покрывать сторонников Эйвона Сайруса, если бы в обозе просто пропала банка кофе?

— Нет. Скорее всего, доносить бы не стали, но повод для дуэли нашли бы тем же днем. Эдикт кесаря в таких случаях никого не останавливает.

— Именно.

— Так кто провел разведку?

— Не представляю, зачем тебе это знать. Нам просто не повезло, что та разведка провалилась. А эта женщина виновна в другом преступлении, и умрет. Поверь мне, она — теперь наименьшая из наших проблем.

Эдельвейс насторожился. У его отца существовала весьма своеобразная градация понятия «проблема». Для Герхарда Винтергольда все преступления были выбросами статистики, портящими в целом благоприятную картину. Рэдцы с бомбами, как-то пробравшиеся в Каллад, являлись недоглядом пограничников, удачно разорвавшиеся бомбы этих самых рэдцев — профессиональным промахом тайной полиции, жертвы среди калладцев — некоторой неудачей жандармерии, а разносы от кесаря — его личной большой неудачей. Слово «проблема» в устах Герхарда Винтергольда относилось, в лучшем случае, к потенциально готовой вспыхнуть войне.