Кулак Петрович И Ада - Время Вьюги. Трилогия [СИ]

— Давайте без подробностей. Сколько мне осталось, если это не лечится?

Врач вздохнул:

— От двух месяцев до полугода. Но еще есть надежда, что…

Рейнгольд махнул рукой. Он каким-то шестым чувством понимал, что никакой надежды не было. Наверное, ему стоило разрыдаться, или закричать, или начать крушить обстановку, или что там люди еще делают в приступах отчаяния, но ему даже со стула подниматься не хотелось. На Зиглинда как будто упал весь небесный свод и придавил его к земле.

«Бедная мама», — только подумал он, без особенных, впрочем, эмоций.

— Мы взяли у вас кровь на анализ. Скоро все будет ясно, а пока не волнуйтесь и постарайтесь чаще отдыхать. Доброго дня, — «зеленый галстук» откланялся и исчез.

Рейнгольд, прикрыв глаза, ждал, когда же рядом с ним прошуршит платье. Мать явилась почти сразу. Он слышал, как она прошлась по комнате, замерла у его стула и судорожно вздохнула. Но ничего так и не спросила. Эстер Зиглинд всегда отличалась умением не задавать лишних вопросов. В детстве Рейнгольду не приходилось отчитываться за каждую разбитую коленку и опрокинутую чашку. Может быть поэтому много лет спустя он инстинктивно выбрал Дэмонру, которая тоже ни в чем не требовала отчета.

— Они не знают.

— Дураки, — Рейнгольд впервые в жизни слышал, как у матери дрогнул голос, а обычная вежливость ей изменила. — Дураки…

— Как ты догадалась?

Эстер прерывисто вздохнула:

— А я не догадалась. Если бы я только что-то чувствовала, но нет… Все это сказки, ничего я не почувствовала, мальчик мой. Просто я недавно видела кесаря, он… выглядел не совсем здоровым, я слышала пересуды, а потом читала твое письмо. И это слово «сыпь»… Я не знаю, как с ума не сошла, пока добивалась, чтобы тебе разрешили вернуться.

— А отец?

— Не знает. Я ему не сказала.

— Так кесарь…

— Не знаю. И не надо знать. Это больше, чем нам нужно знать, мой мальчик. Пусть Зигмаринены берегут свои секреты. Когда я выходила замуж за твоего отца, я знала, что там что-то нечисто, но я не спросила. А теперь… теперь-то что уже спрашивать?

Рейнгольд услышал тихий всхлип, поднялся и обнял мать. Она была почти на голову ниже его, так что он видел только мягко поблескивающую на свету почти белую макушку и простой пучок.

— Они нам все равно не расскажут, милый… Они все равно будут говорить, что кесаря отравили, если он… если произойдет худшее.

Зиглинд вспомнил о некоем «специфическом веществе» и подумал, что, может быть, и в самом деле отравили. Вопрос заключался в том, кому мог понадобиться он, Рейнгольд, двадцатый потенциальный наследник. Начинать стали бы с Зигмариненов, Зигерлейнов, даже Маэрлингов, никак не с Зиглиндов и, тем более, не с младшего сына.

— Не плачь, мама. Я уверен, все это чудовищная ошибка. Наверняка все не так страшно. Не плачь.

— Заступники все видят, — тихо-тихо сказала она непонятно к чему. — Все видят, мой мальчик.

Только услышав это детское, беспомощное утешение от женщины, никогда не говорившей глупостей, Рейнгольд по-настоящему понял, что все кончено. И тоже заплакал, стараясь не всхлипывать.

У родительского дома Зиглинда, собиравшегося поехать к себе, ждал еще один сюрприз. Стоило ему спуститься по каменным ступенькам крыльца, как почти к самому подъезду подкатил экипаж. Рейнгольд, надевший отцовские очки, видел в них хуже, чем в своих собственных, но гораздо лучше, чем если бы был вообще без очков. Пассажира внутри он узнал сразу.

— Мессир Зиглинд, какая счастливая встреча! — растянул губы в улыбке канцлер Рэссэ. — Необыкновенно рад вновь видеть вас в столице. Я приехал засвидетельствовать свое почтение и радость по поводу устранения недавнего досадного недоразумения. Я ни мгновения не сомневался, что ваша роль во всей этой печальной истории безупречна, и все вскоре уладится. Позвольте мне первым принести вам свои поздравления в связи с вашим возвращением к, хи-хи, родным пенатам.

Канцлер сыпал словами как бисером. Зиглинд замер, совершенно сбитый с толку этой внезапной атакой.

— Вы, вероятно, устали с поезда? Я с радостью предоставлю свой экипаж, нам все равно по пути. Присаживайтесь же, присаживайтесь, окажите старику любезность.

«Старик» явно был чем-то из области загадочного мужского кокетства. Последней содержанке «старика», если верить братцу Освальду — истинному кладезю пикантных новостей — едва сравнялось двадцать лет.

Свидание со всемогущим канцлером, внезапно воспылавшего к Рейнгольду самыми отеческими чувствами, не грозило ничем, кроме потери времени. Зиглинд, который в другой ситуации оценил бы интригу происходящего, коротко поздоровался, понадеявшись, что голос у него звучит не слишком сипло, и устроился на сидении рядом с Рэссэ. Тот цвел как именинник. Большую часть пути он сыпал банальностями и описывал столичные события последних месяцев — иногда довольно остроумно. Рейнгольду было не до словесных изысков, а ничего по делу канцлер от него пока не пытался добиться, так что он скучающе глядел в окно, изредка кивая, когда словесная дробь начинала барабанить гуще.