Кулак Петрович И Ада - Время Вьюги. Трилогия [СИ]

Дэмонра, заметив недоверие Рейнгольда, уселась на подлокотник и вполне доброжелательно пояснила:

— Это фамильный рецепт. Я бы даже сказала, наше коронное блюдо — поскольку оно единственное. Вся шутка в том, чтобы задействовать максимальное количество посуды.

Вот о таких тонкостях Рейнгольд слышал впервые. Угрожающие блинчики в исполнении Дэмонры потускнели ввиду существования чего-то еще более чудовищного.

— Погоди. Почему посуды?

— Именно, посуды. Кто-то из моих предшественниц сообразил, что ни у одного порядочного мужчины, увидевшего дюжину использованных сковородок и кастрюлек, язык не повернется сказать, что, мол, невкусно.

Логика была странной, но, несомненно, железной. Рейнгольд хмыкнул:

— Вот и думай после этого, что нордэны непрактичны.

— Да мы последние романтики. Мы, заметь, верим в мужскую порядочность, — возразила Дэмонра. — Брысь к врачу.

К доктору Рейнгольд отправился скорее для того, чтобы развеять непонятно с чего возникшие опасения Дэмонры, чем из каких-то рациональных соображений. Сам он пребывал в полной уверенности, что все в порядке. Как вариант, ему не подходил морской климат, после холодной и сухой калладской зимы казавшийся нестерпимо влажным. Наверняка, отец и мать уже давно работали над этой проблемой в столице. В конце концов, Рейнгольд каждую неделю аккуратно писал им послания, полные сыновнего почтения и наилучших пожеланий, и получал столь же регулярные ответы, в которых мать изящно намекала, что вскоре состоится трогательное семейное воссоединение. Иными словами, «обработка» разгневанного дяди проходила более-менее успешно.

Господин Таррье — тот самый врач, который героически вынес капризы столичной «морфинистки» — имел солидную частную практику и, как водится у провинциальных врачей на престижных курортах, знал все обо всем и даже больше. Рейнгольду бесконечно импонировала его несколько желчная ирония и чисто профессиональное умение беспечно болтать, ничего при этом не выбалтывая. Иными словами, доктор мог язвительно пройтись по дамам, лечащихся от мигрени на местных водах, и их мужьям, тем временем проходящим интенсивную терапию где-нибудь в пригородных казино, но ни одной фамилии или намека на личность пациента из его уст не прозвучало. Вкупе с дипломом виарской медицинской академии имени Виктора Вильдена, Рейнгольд счел это наилучшей из возможных рекомендаций.

Обследование, к которому Рейнгольд относился исключительно как к формальности, длилось несколько дольше, чем он ожидал. Доктор почему-то стал задавать вопросы не только о рационе питания, но и на какие-то вовсе отвлеченные темы. Его интересовало наличие мигрени, болей в суставах, головокружения, а также каких-то странных вещей, о которых Рейнгольд в жизни не слышал. Зиглинд монотонно отвечал, что ничего, кроме сыпи и медленно заживающих ожогов, его не беспокоит, и отчего-то чувствовал глухое раздражение. Он с детства не терпел разговоры о болезнях. В отличие от Дэмонры, в лечебные свойства даггермара и других спиртосодержащих напитков, избавляющих от всех скорбей разом, Рейнгольд не верил, и медицину он воспринимал вполне серьезно. Но из какого-то подсознательного страха не хотел знать о ней ничего сверх необходимого минимума.

Врач озабоченно нахмурился и протер очки, вероятно, уже в третий раз за час.

«Да что ж он тянет?» — с невольным раздражением подумал Рейнгольд.

— Это аллергия? — в лоб спросил он.

Таррье задумчиво поглядел на него и сообщил:

— Не исключено. Правда, я такой аллергии давно не видел. Но я не аллерголог. Мне, знаете ли, чаще приходится надломленные души вправлять. Скажите, — врач замялся, но все же четко договорил, — скажите, ни у кого из ваших родственников не было… проказы?

Вопрос доктора прозвучал настолько чудовищно, что поставил Рейнгольда в тупик. Зиглинд дико взглянул на специалиста, сцепил руки на коленях и уже хотел ответить: «Конечно, нет!», как вдруг понял, что ответ ему неизвестен. Если у кого-то из кесарского семейства и была в крови такая пакость, это непременно скрыли бы. Нежелательные родичи Зигмариненов, случалось, гибли на охоте, тонули в море и даже травились игристым. Но проказа — это выходило как-то слишком омерзительно. Болезнь социальных низов, пережиток Темных веков, в конце концов, просто вещь, сама мысль о которой вызывает у любого нормально человека отвращение.

— Нет, — твердо ответил Рейнгольд. — Никогда, — зачем-то добавил он.