Генри Каттнер - Рассказы. Часть 3

Они заглянули внутрь и вздрогнули при виде фигуры, лежащей на дне лодки.

— Мертв? — прошептал один.

— Конечно, мертв.

— Несомненно, разбился в открытой лодке.

— Да, — Голос человека дрожал от ужаса. — Но что могло произойти с ним?

— Что именно произошло? Пока не могу понять.

Первый человек снова уставился на красное существо в лодке.

— Дурак, — сказал он, — разве ты не видишь, что с этого человека содрали кожу заживо?

Robert Bloch. «Wine of the Sabbat», 1940.

Очень жаль, что у этой истории нет подходящих декораций.

Думаю, подошли бы Прага или Будапешт — те иностранные города, о которых никто ничего не знает, но смутно ассоциирует с Белой Лугоши или Питером Лорре. Вот что нужно этой истории: обстановка и атмосфера, то, что в книгах называется «нарастание», а критиками фантастики — «страсть к эпитетам». Но мне просто не повезло, что это оказалось правдой, и я не могу представить себе ничего иного, кроме того, как это произошло. Вот в таком ключе и пойдет мой рассказ.

Может, оно и к лучшему. Я заметил, что в том, что мы с юмором называем «реальной жизнью» значительные события происходят внезапно. Когда делаешь предложение девушке, на заднем плане оркестр студии Парамаунт не играет «Liebestraum». Не бывает трех страниц описания дурных предчувствий, предшествующих настоящей железнодорожной катастрофе, в которой вам перерезает горло. В реальной жизни подобные редкие моменты ледяного ужаса наступают внезапно, без предупреждения. Иногда они происходят при ярком солнечном свете утра, среди рутины дней.

И вот тогда образуется контраст, необычность жутких вещей при обычных обстоятельствах, порождающая истинный ужас.

Так оно и произошло — ни замков с привидениями, ни безумных гипнотизеров, ни воронов, кружащих и каркающих над головой, ни проклятой, окровавленной Луны. Но каким бы простым и внезапным это ни было, я все равно просыпаюсь посреди ночи в холодном поту при воспоминании о вечеринке Мейбл Фиске. Я жил в Лос-Анджелесе, когда встретил Мейбл. Это было до того, как я стал коммерсантом. У меня имелась комнатка в ночлежке, где я питался крекерами с молоком и писал Великий американский роман.

Уж извините за эту автобиографию, но необходимо объяснить мои отношения с Мейбл Фиске. Она владела домом недалеко от Лагуна-Бич, чувством юмора и широким кругом знакомых. Вот почему она мне нравилась. У нее был дом, и раз в неделю я мог заскочить к ней на ужин. Голод не знает совести. К тому же у нее было всё в порядке с чувством юмора, а мне такие люди нравятся.

Само по себе одиночество — вид голода. Широкий круг знакомых Мейбл позволял мне встречать у нее интересных людей. Для такого болтуна, как я, это божья милость. Признаюсь, я боготворил Мейбл Фиске. Не в романтическом смысле, а в социальном.

Мейбл была маленькой брюнеткой мышиного типа лет тридцати пяти. После смерти мужа, весьма состоятельного сценариста, она жила в каком-то тумане — мороке, в котором вращались ее старые друзья из светского общества, являвшиеся в дом в любое время дня и ночи. Ее дом, бар и усадьба были постоянно открыты.

В этой толпе, таскавшей салаты из холодильника, обжигавшей сигаретами клавиши пианино до коричневого цвета и умножавшей кучу пустых бутылок в ванне, попадалось немало интересных людей. Преобладали киношники, но бывали и приезжие бизнесмены, профессора колледжей, ковбои с ранчо, авиаторы, таксисты, отшельники, художники-кубисты, комики с радио, мессии, свами [3] Сва́ми — почётный титул в индуизме. Обращение используется как к мужчинам, так и к женщинам. ] и адмиралы Тихоокеанского флота. Но иногда попадалась оккультная публика. Мейбл и ее покойный муж, казалось, были в близких отношениях со всеми йогами, прорицателями, метафизиками и сумасбродами на побережье. Обычно те приезжали сюда на выходные, размахивая кристаллами, гороскопами и талисманами, бормоча о Парацельсе, Сведенборге, Гермесе и божественном отце. В развевающихся одеждах, с бородами как у царя Давида, в вечерних нарядах и париках, в хламидах и босиком — все они гарцевали под добродушным воздействием джина.

Честно говоря, это казалось мне увлекательным. Я был достаточно впечатлителен, чтобы с удовольствием обращаться к киношной шишке по имени; достаточно жаден, чтобы мечтать о встрече с каким-нибудь одурманенным издателем, способным подарить мою книгу миру; достаточно человечен, чтобы наслаждаться этими фантастическими вечеринками. Вот как это было.