Джон Скипп - Клоун Депрессо

На завтрак снова протухший корн-дог. Она просовывает его под дверь на грязном пластиковом подносе. В записке на нем сказано: «С добрым утром, фрик!» Иначе бы я и не узнал, что сейчас утро.

В этом подвале нет окон. Нет света, не считая мерцающих флуоресцентных ламп над головой. И так будет всегда. Всегда вне досягаемости. Дверь, стены, множество острых предметов — всего этого теперь никогда не достать.

Как и всего остального, что они прячут.

Я просыпаюсь на холодном бетоне, как можно дальше лицом от слива, насколько позволяют цепи. И лицо горит от мучительной боли, как от миллионов укусов насекомых. Я глажу его мягкими перчатками, но становится только хуже.

Я пытаюсь что-то сказать, но больше не могу.

Я слышу, как она смеется, возвращаясь по лестнице наверх. И именно от этого звука на глаза наворачиваются слезы. Ничто, кроме смерти, не спасет мою душу от отчаяния.

— Ох, бедняжка, — говорит она. — Вот это — смешно!

И я остаюсь наедине со своим горем, корн-догом и болью.

Жаль, что не помню точную дату. Двадцать какое-то августа этого года. Стояла жара, уж это я помню. Так жарко, что грим потек. У меня был перерыв между представлениями, я перекуривал на улице, когда ко мне подошел парень и сказал:

— Привет.

— Привет, — ответил я, не отводя взгляда от полупустой парковки. Сегодня народу немного. Уже много лет дела шли паршиво и просвета не намечалось.

— Хочешь че? — спросил он, и это привлекло мое внимание. Я откладывал последний грамм «сор чиз дизеля» уже больше недели. Роб все обещал, что уж в следующем городе надыбает обязательно, но все никак. А в Мичигане у нас легализуют еще нескоро.

— Ты же про травку, да? — спросил я.

— Про что хочешь. — Он ухмыльнулся, продемонстрировав кошмарные зубы. У него был вид тощего чучела, как у третьеразрядного школьного баскетболиста, который открыл для себя крэк, а потом очнулся спустя десять лет, причем все в той же футболке.

Страх, что он может быть копом под прикрытием, тут же испарился. Просто очередной местный лузер, который обрабатывает нас, как мы обрабатываем их.

— Ну епта, — сказал я. — Курнуть по-быстрому сейчас не помешает.

Он предложил тощий косяк из кармана.

— Фургон тут рядом, если что.

Я посмотрел, увидел сразу несколько в полусотне метров.

— Идет. Спасибо.

И мы пошли.

Странно, как четко я помню эту последнюю дорогу, шаги по грязи и гравию. Как громко все звучало. Как много воспринимали органы чувств. Я как будто тогда уже был под кайфом, пока шел рядом с ним, а солнце нависало так, что тень дылды падала на меня. Будто его улыбка вдруг стала моим зонтиком. Помню, как думал об этом, ухмыляясь.

Но было ли страшно? Ни капли. Только хотелось, чтобы на мне были другие ботинки, другая одежда, не рабочая. Не хотелось проблем по возвращении. Не хотелось опять пахать. Когда я оглянулся и никого не увидел, подумал только: «Ну и слава богу».

Мы прошли один фургон, подошли к следующему, смотревшему на нас вмятой решеткой радиатора. Я воспрял духом, но мы прошли и мимо него, не остановившись и не замедлившись. До следующего фургона было еще метров двадцать. Я занервничал.

— Мне на работу через пятнадцать минут, если что, — сказал я.

— Ага, — ответил он, когда мы подходили к кузову.

Я услышал, как он остановился за долю секунды до меня.

И там была она, за открытой задней дверью.

Я заметил крашеные светлые волосы, выпирающие из футболки груди, обрезанные до длины шорт джинсы. Увидел целлюлитные ноги и пивное пузо, которое вполне бросало вызов ее сиськам. Увидел нелепый макияж трейлерного быдла, красные губы, такие пухлые и грубо нарисованные, что казались клоунскими. Увидел дешевые татушки.

Но первым делом я заметил ужас, проступивший на ее лице, стоило ей меня увидеть. Лучистое безумие в ее глазах.

— О боже! О боже! Мочи его, Джерри!!! — заорала она.

Так он и сделал. Сзади по затылку.

Тогда я в последний раз видел небо.

Я тебя не боюсь…

Мир вернулся, черный и холодный, гудящий от боли и чего-то похуже. Я ощутил это еще до того, как почувствовал пол, услышал слабое звяканье железа у самых ушей. Почувствовал самими костями, будто они очнулись первыми.

Больше тебе меня не напугать…

Это чувство — обреченность.

Она возникла во мне до того, как я раскрыл глаза, увидел жесткий мигающий свет и зажмурился снова. Она просочилась в мои кости до того, как я учуял сырость, почувствовал привкус бетона и пыли.