Елена Арсеньева - Дом проклятых душ

Ну, когда в семье семеро по лавкам сидят да муж при смерти лежит, вряд ли станет женщина долго думать. Конечно, грех детьми торговать, но лучше одному пропасть, чем всем.

– Которого возьмешь? – спросила бедняжка, заливаясь слезами.

– А того, кто мне первым громовую стрелу принесет, – отвечал Черномазый.

– Так вот же она! – воскликнул второй сын, Антипка, и вынул из кармана своих дырявых штанов громовую стрелку. – Вчера после грозы на бережку нашел!

Что такое громовая стрелка, знает каждый. Ударит молния в песок во время грозы – тот и спекается камнем. Некоторые говорят, что это Илья-громовник в беса метил, да промахнулся, а иные, наоборот, уверены, что это черт забавлялся да и тыкал молнией в землю. Не зря громовую стрелку еще чертовым пальцем называют… Аксен Черномазый, сатанинский слуга, искал себе того из мальчиков, на кого черт своим пальцем указал. Таковым оказался Антипка – его Черномазый и забрал, оставив своей прежней невесте немалую мошну.

Да вот ведь беда какая: чуть не все деньги ушли на похороны хозяина, потому что чуть только ступил Черномазый за порог, уведя за собой Антипа, так Богданов дух испустил. Что ж, обещал колдун проклятие только с завтрашнего дня снять – и снял! А что хозяин нынче помер, так, знать, ведь судьба его такая…

Но и в самом деле: с тех пор зажила семья если не в счастье, то в кое-каком довольстве.

Испуг Машин объяснялся понятно – кого не напугали бы этакие страсти?! А удивлена она была потому, что сообразила: сон перенес ее в Завитую – деревню ее детства, где некогда жили ее дед с бабкой. После их смерти прошло уже много лет, Маша в Завитую давным-давно и носа не казала, однако воспоминания детства живут в нас на диво крепко! Пусть и затаятся они порою, сглаженные новыми впечатлениями, однако рано или поздно зазвучит в памяти наш детский голосок, засияет наша улыбка, исполненная радостью перед картиной мира, а то и прольется слеза первой, незабываемой обиды, или сожмется сердце от необъяснимого страха, или займется оно от неведомого прежде восторга, нежности и любви. Все разом эти впечатления и воспоминания нахлынули вдруг на Машу – удивительно яркие, свежие, словно бы только вчера испытанные.

Есть такое выражение – «когда деревья были большими», а для Маши давность тех лет обозначалась словами «когда береза еще не сгорела». На дворе у ее деда и бабки росла огромная, в два ствола, старая береза, под сенью которой выросли и мама, и тетя Машина, и сама Маша, и ее друзья… Но в березу ударило молнией, дерево загорелось, потом и двор, и дом, на пожаре надорвался и вскоре умер дед, бабушку забрала к себе тетя Юля, жившая с семьей в уральской деревне: в город, где жили Маша и ее родители, бабушка не захотела ехать нипочем, она городскую жизнь ненавидела… Потом бабушка умерла, потом Машины родители погибли в автомобильной катастрофе – так она и осталась одна.

Дела ее тетки сложились более благополучно: у нее была хорошая семья, их фермерское хозяйство крепко стояло на ногах, однако навещать родные места она нипочем не хотела, отговариваясь непрестанными хлопотами и заботами. Впрочем, и сама Маша родную Завитую не часто вспоминала, потому что мы для чистого самосохранения всегда спешим забыть тягостное и мучительное, – а теперь вот вспомнила.

Вот только приземистого дома у околицы – дома с покосившимся деревянным петухом на коньке крыши, она совершенно не помнила, – хотя каждый дом, каждый проулок в деревне своего детства знала отлично.

А впрочем, ведь это был всего лишь сон…

Невероятная все-таки каша ей приснилась! Этот человек в красной рубашке, с золотой серьгой и со странным оружием, которое почему-то хотелось назвать пистолью, словно бы явился из какого-нибудь XVIII или даже XVII века. Интересно, это его звали Иван Горностай или женщина с козьими ногами подала сигнал кому-то другому, носившему это имя? А она, конечно, была типичной ведьмой, из тех, что существуют во всякие времена, вернее, вне времени. Однако при этом деревня, за исключением дома с петухом, выглядела почти так же, как выглядела во времена счастливого, счастливейшего Машиного детства…

Ранний июньский рассвет уже не давал Маше уснуть: она лежала, смежив веки, с нежностью вспоминала те далекие дни, ругательски ругая себя за то, что ни разу за все минувшие годы не собралась навестить родные места, и испытывая не просто острую, но небывало острую тоску по тем временам и тем местам. Захотелось хотя бы фотографии старые посмотреть. Такие фотографии вообще-то оставались, однако сейчас их у Маши не было. Примерно год назад у Маши их забрал Жýка, как всю жизнь звали Пашку Жукова – земляка, друга детства.