Татьяна Замировская - Земля случайных чисел [сборник litres]

– Нет-нет, Марине вы передадите то, что в конверте, – пробормотала она смущенной птичке, неловко запихивающей деньги под старомодное стекло на маленьком телефонном столике. – А это берите себе, я понимаю, как это тяжело, весь этот уход, я же знаю, сколько это на самом деле стоит, у нас, например, за это совсем другие расценки.

Птичка серьезно кивала, запиналась и путалась, ее рот кривился в клоунской, нелепой ухмылке некоего невозможного счастья, ну что ж, иногда бывает и так.

Через четверть часа птичка, улыбаясь уже немного даже глазами, вышла из спальни и помахала ей рукой: уже можно, можно!

Воздух вокруг вдруг оказался непригодным к дыханию, как утюг или содержимое мебельного магазина: вдохнув пару разорванных в клочья табуреток с торчащими во все стороны щепистыми ногами, она зашла в спальню и тут же узнала его – все ее тело полностью откликнулось мгновенным импульсом отзыва, узнавания, совпадающего кода – и несмотря на то, что, вероятно, в лежащем на этой специальной кровати человеческом мучительном призраке хранилось мало признаков того прошлого, хохочущего и одновременно плачущего человека, упрашивающего ее вернуться, не дурить, не изворачиваться, ее мозг с достойным высшей похвалы царственным спокойствием транслировал ей некую усредненную картинку всех его изображений разных лет. Поэтому человек, лишенный, казалось бы, не только позвоночника, но и примет лица, самых банальных мимических возможностей и еще чего-то важного и человеческого, выглядел роднее всех – на его лице даже переливались, как на дне блюдечка, какие-то радужные жидкие цвета, видимо, таким образом мозг пытался сообщить ей, что в окружающей серости и двухмерности все же есть нечто болезненно контрастирующее.

– Я приехала, – сказала она, вытолкнув из горла эти табуреточные лошадиные ноги, колюче и по-армейски браво гарцующие вокруг ее раскаленного, замедленного языка. – Прости. Я обещала и я приехала. Я помню, что я обещала – где бы ты ни был, где бы мы ни были, я приеду, если. И вот.

К горлу подступила пара неподъемных стеклянных буфетов, доверху набитых фамильным фарфором, и она расплакалась.

Он посмотрел ей прямо в глаза, опустил веки и снова поднял.

– Я помню, – сказала она, вытирая лицо простынкой, на которой он лежал. – Один раз это «да», два раза это «нет», но вначале надо проверить, точно ли ты все понимаешь, и задать пару наводящих вопросов, да?

Да (или нет).

– Хорошо, – и снова высморкалась в простыню. – Хорошо. Ты помнишь, как мы виделись с тобой в последний раз?

Да (или нет).

– В парке, на каруселях. Мы катались на огромной скрипучей дуре, и я страшно орала, но притворялась, что мне страшно, а ты сидел такой серьезный и грозный, вцепившись в поручень, а потом оказалось, что поручень погнулся, так тебе было страшно?

Да (или нет).

– А помнишь, как у нас на улице отобрали вещи и все-все деньги? Ну, тогда, после концерта, мы возвращались пешком через дачный лес, и там подошли такие: бу-бу-бу, срочно нужна сотня на билетик, электричка горит, трубы пылают!

Нет (или да).

– Правильно, у нас ничего не отобрали тогда – ты задвинул им какую-то дикую теорию про горение электрических труб, что они даже предложили нам какую-то таблетку, да, таблеточку?

Нет (или да).

– Ну правильно, не совсем таблетку, они пили лекарство от кашля или от сердца из аптечных пузырьков.

Непонятно вообще, нет или да.

– Ты рад меня видеть? Для тебя вообще важно, что я наконец-то здесь?

Да (или нет?)

– Ты понимаешь, почему я приехала?

Да (или нет).

– Понимаешь ли ты, как это все работает, как это все устроено? Потому что я не очень понимаю – как все это могло сломаться, как оно могло разрушиться вот так, разве бывает, что с человеком случается вообще все, чего он боится?

Нет (или да).

Один раз – да, два раза – нет. Повторила это вслух, но что теперь уже сделаешь, ничего. Погладила его по животу – такому странному, впалому, сухому, как у собаки. Очень-очень осторожно лизнула его в исколотое плечо – оно оказалось таким же родным, как забытое чувство воздуха, лишенного этих гибельных мебельных ассоциаций.

– Слушай, – сказала она, – я просто расскажу тебе все, что происходило со мной все эти годы, – допустим, это была жизнь, хотя, кажется, это не очень было похоже на жизнь, особенно если смотреть на это все сейчас. Это кажется каким-то мороком, сном, наваждением. Я прекрасно все понимаю, поверь. Я прекрасно все помню, и эти твои свиные подводные сны, и собаку на балконе я поймала, как преданный во всех смыслах еще живой, скачущий и ловкий пес хватает всей пастью пластиковый вертлявый диск, режущий пространство на «да» и «после». Возможно, я променяла все, что могло бы быть, на иллюзию жизни, но я не могла не пожить, я не могла не попытаться понять, что находится там, в той точке, где у всех людей – даже у тебя – жизнь, кромешная правда жизни, ее живое и ясное течение. Но видишь – все это кажется несущественным в свете наших с тобой давних обещаний, правда же?