Роберт Блох - Рассказы. Том 5. Одержимость [Компиляция, сетевое издание]

Фельд — единственный человек в мире, наделённый правом приказывать мне, но он ни разу не воспользовался своим положением. Он не хуже меня понимал, что это приказ, но был достаточно порядочен, чтобы облечь его в форму дружеского совета.

Я надеялся вечером связаться с Лоррейн, но знал, что бесполезно спорить с Фельдом, отвечающим за результаты всей научно-исследовательской деятельности сектора. Мне пришлось подчиниться и посетить медицинский центр.

Это был просто-напросто врачебный осмотр. Я всегда ненавидел темноту беспамятства, хотя иногда она дарила покой. Теперь же я боролся с ней. Ведь она лишала меня воспоминаний о Лоррейн; лишала меня возможности предаваться сладостным мечтам.

Из-за всего этого я считал себя немного виноватым перед доктором Талом — истинным чудотворцем — и его медперсоналом. Несомненно, оздоровительные процедуры пошли мне на пользу. Я почувствовал себя отдохнувшим и полным сил. Знаете ли, это помогло .

К счастью, медики не стали проводить диагностическое зондирование, ограничившись несколькими стандартными тестами. Когда сознание вернулось, меня отпустили восвояси, не выявив никаких отклонений.

А у меня не выходили из головы мысли о Лоррейн.

Мне не потребовалось много времени, чтобы позвонить ей. Мы договорились увидеться в тот же вечер. Сид устраивал очередную вечеринку, и наша якобы случайная встреча не станет поводом для досужих сплетен.

Она пришла, пришла без Мэтта. Это доказывало, что она всё-таки заинтересована и моё положение не безнадёжно.

Мы разговаривали, а по окончании вечеринки немного прогулялись. Мы запланировали новое свидание. Беседа приобрела более откровенный характер. Мы перестали говорить о работе, а перешли на личные темы.

Лоррейн была прекрасна. Ни фальши, ни притворства, ничего, что могло бы омрачить живое общение умов.

И это лишь первая из целой череды подобных встреч. Я помню с ясностью все подробности, одновременно драгоценные и болезненные. Нет смысла детально пересказывать всю историю… ведь постороннему человеку она покажется чересчур скучной.

Важен только финал. Всё случилось однажды погожим воскресным вечером. Ведь когда-нибудь, рано или поздно, это должно было произойти.

Лоррейн всегда подбадривала меня, и её не волновали нелепые предубеждения. Она казалась великодушной, добросердечной и отзывчивой. Я очень хотел быть с ней… и надеялся на что-то большее.

Конечно, я пытался перебороть своё романтическое влечение, приводя многочисленные неоспоримые доводы. Но в минуту душевной слабости мои чувства взяли верх над разумом. И так… Я признался, что люблю её.

Мы сидели на скамейке, откуда хорошо видна лётная площадка, залитая электрическим светом. Я помню, как Лоррейн отстранилась от меня, встала и отвернулась, чтобы я не видел выражение её лица.

Озорной тёплый ветерок играл её золотистыми локонами, когда она взглянула на меня печальными глазами, полными слёз. Она не могла говорить, только плакала.

А я не мог даже плакать. Я стоял столбом и смотрел, как она нервно заламывает руки цвета слоновой кости в замешательстве.

— Нет, Дон, — прошептала она. — Нет, мы не можем… разве ты не видишь? Мы не можем… никогда…

Затем появился Мэтт, словно из-под земли вырос. Он молчал, как и я. Может, он шпионил за нами. Пожалуй, но это не имело абсолютно никакого значения.

Имело значение лишь то, что Лоррейн шагнула к нему навстречу и вложила свою дрожащую руку в его раскрытую ладонь.

Он повёл её прочь. Никто из них не оглянулся. Никто не проронил ни слова.

Тогда я в последний раз видел Лоррейн. Меня уведомили, что на следующий же день она перевелась в другой сектор. Мэтт исчез вместе с ней. С тех пор я не хожу на вечеринки Сида. Я усвоил урок. Я просто продолжаю работать, ища забвение в напряжённом умственном труде.

В конце концов, мне следовало заблаговременно понять всю безнадёжность ситуации. То, что сделала Лоррейн, было неизбежно, и я думаю, что не ожидал наяву какого-либо иного исхода.

Маститые учёные произносили торжественные хвалебные речи, но восхищение и уважение остаются лишь… восхищением и уважением. Служители науки славили и чтили мой мозг, но вряд ли представляли себе, что значит оказаться в моей шкуре.

Я всё понимаю. Но это никоим образом не повлияет на мою нежную привязанность к Лоррейн. Я вечно буду любить её; вечно буду терпеть муки неразделённой любви.

Или не вечно. Мой мозг, вживлённый в кукольное пластиковое тело посредством сложной хирургической операции, обязан научиться держать в узде собственные чувства и изгонять эмоции, будоражащие рассудок.