Роберт Блох - Рассказы. Том 5. Одержимость [Компиляция, сетевое издание]

Первый крик исходил от Крауна, перекинулся на других сидевших, и теперь миссис Принн кричала нормальным голосом.

— Свет! Скорей — огни!

Шокирующая фигура превратилась в ничто. На мгновение воцарилась темнота, а потом… Чардур вошел в комнату и щелкнул выключателем.

Я рассказал все так, как это произошло, или так, как я думал, что это произошло там, в темноте, с отвлечением от призрачной формы, призрачного голоса и последнего момента безумия, чтобы стереть все разумные воспоминания. Я рассказал все так же, как и говорил полиции, и больше никто ничего не мог добавить к этой истории. Миссис Брюстер больше ничего не знает, миссис Принн не может объяснить. Полиция не хочет верить, что сеанс был подлинным. Полиция не желает верить в существование индейского духа-проводника. Но нет ничего иного, объясняющего то, что произошло — этот последний ужасный звук, который я определяю как боевой клич, и то, что мы увидели, когда зажегся свет…

Да, зажегся свет, и я снова увидел Орландо Крауна, сидящего в своем кресле. Я уставился на его голову, которая была похожа на ведро с кровью и мозгами, переливавшимися через край. Может быть, есть индийский дух-проводник, а может быть, и нет, но, глядя на окровавленные обломки головы Орландо Крауна, я наконец поверил.

С Орландо Крауна сняли скальп!

В моих детских фантазиях это превращалось то в солнце, то в луну, то в звезду, а то становилось вращающейся серебряной планетой, удерживаемой на своей орбите сверкающей цепочкой. Дядя Ханси крутил это перед моими глазами в те далёкие воскресные дни. Иногда он позволял мне прижимать ледяную поверхность к уху, и тогда я слышал чарующую музыку сфер, исходящую изнутри.

Теперь это всего лишь старые часы; наследство, оставленное мне на добрую память. Вмятины покрывали потускневший изношенный корпус, а глубокие царапины многократно пересекали искусно выгравированные инициалы.

Я отнёс часы в лучшую ювелирную мастерскую на авеню, но получил вежливый отказ.

— Извините, мы ничем не сможем помочь. Вам стоило бы поискать какую-нибудь небольшую мастерскую, где ещё остались часовщики старой школы.

Мастер небрежно положил часы на стойку, даже не догадываясь, что это не какой-то там никчёмный хлам, а умирающая планета, угасающий мир, затухающая звезда моего детства.

Поэтому я осторожно опустил маленький мирок в карман и вышел оттуда. По дороге домой я совершенно случайно набрёл на мастерскую Ульриха Клемма.

Густой слой летней пыли покрывал полуподвальное окно, а буквы на вывеске выцвели, но всё же привлекли моё внимание.

«УЛЬРИХ КЛЕММ, ЧАСОВЩИК».

Я спустился на пять ступеней, повернул дверную ручку и окунулся в бурлящую какофонию звуков. Неистовое хихиканье, дразнящие шёпоты, пронзительные трели. Размеренные механические ритмы, установленные в извечном порядке, — Завет Времени.

С затенённых стен на меня воззрились лица. Большие и маленькие, круглые и овальные, подвешенные высоко и низко — эти циферблаты в мастерской Ульриха Клемма, тикающие и глазеющие.

Убелённую сединой голову часовщика окружал ореол электрического света от лампы, закреплённой над верстаком. Старик медленно поднялся и пошаркал к стойке. Его шаги заглушал шум, порождённый множеством часовых механизмов.

— Что угодно? — спросил он.

Я всмотрелся в его лицо — лицо дедушкиных часов: обветренное, выдержанное, стойкое, непостижимое.

— Я хочу, чтобы вы взглянули на это, — сказал я. — Мне это завещал дядя Ханси, но обычные мастера, похоже, не знают, как привести это в рабочее состояние.

Когда я положил на стойку часы дяди Ханси, лицо дедушкиных часов наклонилось вперёд. Все лица со стен тоже смотрели, открыв рты.

Ульрих Клемм глубокомысленно кивнул. Его узловатые руки (Я подумал: «Неужели у всех дедушкиных часов узловатые стрелки?») перенесли мои часы на хорошо освещённый верстак.

Я наблюдал за его руками. Они не дрожали. Пальцы внезапно превратились в инструменты. Они прощупывали, исследовали, открывали, разбирали.

— Да. Думаю, что смогу их исправить. — Он обращался не только ко мне, но и ко всем лицам на стенах. — Это будет нелегко. Многие детали давно сняты с производства. Мне придётся их специально изготовить. Однако часы великолепны, и они будут стоить затраченных усилий.

Я открыл рот, но не смог вымолвить ни словечка. Лица на стенах говорили за меня.