Георгий Старков - Страшная история [сборник]

Навстречу мне шёл бомж — старик в рваной телогрейке с выглядывающей отовсюду ватой и в шапке-ушанке. Я был рад ему. Разминувшись в проходе с ним, я почти бегом бросился к выходу. Успел сделать четыре шага, прежде чем за спиной раздался крик. Громкий, пронзительный — он заглох, только-только вырвавшись из глотки. Не помня себя, я обернулся.

Красный свет по-прежнему заливал спуск, и раздражающий скрип лампы продолжался. Старика я не увидел — точнее, увидел не целиком. Его ноги висели в воздухе, а верхняя половина тела скрывалась за границей проёма, словно его неведомой силой подняло на воздух. Ноги содрогались в конвульсиях; вместо крика сверху доносились уже другие звуки, похожие на жаркий шёпот влюблённых парочек. Ш-ша, ш-ша — более омерзительного я не слышал в жизни; словно на огромной скорости пропускают через сопло шариковой ручки человеческие внутренности. Не знаю, кричал я или нет, но прежде чем ноги бедняги перестали судорожно дёргаться и застыли, прошло несколько секунд. Потом на бетон что-то упало; раздался металлический звон. Опустив взгляд, я увидел большой железный молот с красной рукояткой. На молоте не было крови, он был чист, но это не помешало мне попятиться, чувствуя, как глаза вылезают из орбит и повисают на ниточке нервов, потом развернуться и побежать вон из проклятого места. В ту ночь я не спал — считал количество зубов у себя во рту. Получалось то тридцать два, то тридцать три. А один раз и вовсе сорок семь…

Я отчаянно старался в который раз убедить себя, что мне привиделось. Просто привиделось. С кем не бывает. Но вот проблема — бомж оказался завсегдатаем этих мест, и его исчезновение не прошло незамеченным. Конечно, громкого дела или даже заметки в газете не было и в помине, но сам слух до меня дошёл. Старик исчез, словно его и не бывало на этом свете.

Это был предел. С тех пор я провожу время исключительно в квартире, отказываюсь куда-либо выходить. У меня круглосуточно горит мягкий свет люминесцентной лампы, не отбрасывающий теней, а перед сном я принимаю сильное снотворное, чтобы не видеть сны. Когда не сплю, в основном думаю о своём положении — теперь никуда ходить не нужно, и времени для раздумий предостаточно. Я думаю о мирах, которые невидимы нам, но грозны и могущественны, и если их обитатели ещё не раздавили кончиком пальца наш маленький мирок, то только потому, что им этого пока не хочется. Я думаю, мне сильно не повезло, раз я оказался им для чего-то нужен. Не хочу думать, для чего именно. Но полагаю, что всё, произошедшее со мной — лишь прелюдия, подготовка. Они готовят меня, чтобы я не стал сопротивляться, когда однажды ночью — уже не во сне, а наяву — чёрный седан тихо подъедет за мной в пустоте туманной улицы и гостеприимно распахнёт заднюю дверцу. И я, умудрённый горьким опытом, молча спущусь вниз, напоследок поцеловав спящих крепким сном родителей, и покорно сяду в машину, готовясь к неизбежному страшному будущему. Чёрный седан унесётся прочь от улицы, от города, от мира, где я родился, и который, в принципе, не так плох, как о нём говорят. Ведь есть другие — тёмные и искажённые — миры, куда меня зазвали с недобрыми намерениями, где живут существа с кривыми руками до колен и синими глазами, горящими в ночи.

Вот там будет действительно хреново.

2005 г.

Говорят, надежда умирает последней; она одна остаётся гореть тусклой свечой среди полотнища тьмы, порождённого хаосом и отчаянием. После того, как робкое пламя надежды сгинет под напором ветра, человека уже ничто не может спасти — он навсегда теряется в тех тёмных задворках сознания, где мы никогда не были, а лишь изредка наблюдали издалека, млея от ужаса. Те несчастные, которые раз ступили на эти бесплодные земли, проводят остаток дней в стенах психиатрических лечебниц. Точнее будет сказать, что в палате заточено их тело; душа же продолжает бродить по стране теней и неверных шёпотов, пока её не поглотит милостивая кончина.

Моя свеча надежды пока не угасла — и это было единственное утешение в том немыслимом положении, в котором я оказалась. Тело моё окоченело за последние часы, будто превратившись в одну большую льдинку. Оно потеряло чувствительность и словно перестало принадлежать мне. Я с возрастающим трудом могла шевелить членами — но в меру своих истощающихся сил не оставляла попыток доплыть до спасительного света, который маячил перед глазами в издевательской близости.

Но всё было тщетно. Затопленный грот, куда меня занесло, был не очень большим, и в более спокойный час моря мне бы не составило труда выплыть из него за несколько минут. За сырыми и зловонными сводами сияло безоблачное летнее небо, на голубой выси парили перистые облака, задорно кричали чайки. Там продолжалась жизнь, которой я до недавних пор принадлежала, пока меня не оторвало от неё мощной приливной волной и не занесло в это миниатюрное царство смерти, которое высасывало из моего нутра жизненные соки.