Дмитрий Ахметшин - Дневник запертого в квартире, или Сердца Под Октябрьским Дождём [СИ]

Наступила тишина. Юрий потирал запястья. Они болели, будто он только что лично вколотил десяток гвоздей в крышку чьего-нибудь гроба. Дети переглядывались, как игроки в мафию, пытающиеся расколоть друг друга. В этот момент — думал позже Хорь — они разделились на два фронта, на две нации, исконно враждебные, не открыто, но исподволь, исподтишка.

— И что вы тогда стали делать? — тихонько, почти плача спросил женский голос. Юре померещилось, что он донёсся из-за окна, но за окном никого, только печально качающие головами тополя, уже готовые примерить коричневый наряд. Учебный год ещё только начался, на улице стояла прекрасная для сентября погода (да что уж там — ей бы позавидовал сам июнь), но атмосфера в классе была — словно кто-то открыл окно в февраль.

— Я расширял свои знания довольно бесконтрольно, надеясь, что однажды они пригодятся. Без должного энтузиазма, как вы понимаете, без огонька. Просто использовал врождённые свои наклонности. Пообещал, что как только выдастся возможность заполнить себя чем-нибудь, я сразу это сделаю. А пока — вот он я, как есть.

Юрий швырнул на стол ручку и развёл руками, словно пытаясь таким образом облечь в слова всё недосказанное.

— Ну вы даёте, Юрий Фёдорович, — сказал Фёдор. Он старался держаться непринуждённо, но Юрий видел, что задел даже его: нижняя губа покраснела, что являлось признаком сильнейшего волнения. — Вам же уже за тридцатник! Это что, значит, вы что-то проморгали?

— Я не мог ничего проморгать, — ответил Юра нахмурившись. — Каждый раз, когда мне выпадал шанс изменить свою жизнь, я тщательно взвешивал все за и против.

Он умолчал, что каждый раз этот шанс был как монетка на дне грязного, тухлого водоёма. Какой-то мальчик — Мальчик-Который-Только-Начал-Всё-Осознавать — сказал: «И оставался там, где ты есть, не торопясь ничего изменить», но Юрий ничего ему не ответил.

Тут ему в голову пришёл ответ на один из первых вопросов, заданный неприятным женским голосом с задней парты, такой ясный и кристально-чистый, что Юра просто не мог его не озвучить. Улыбнувшись, он сказал:

— Именно поэтому я и не беру себе класс. Например, вас, голубчиков… хоть вы очень хорошие, правда. Один из лучших классов, который мне довелось учить. Однажды может случиться что-то, что заставит меня исчезнуть. Уволиться и переехать на край света. Я всегда в подвешенном состоянии, всё ещё смотрю по сторонам. С жадностью смотрю. И я боюсь вас подвести.

Он поколебался, но всё же решил говорить до конца:

— Кроме того, мне больно смотреть, как мои теоремы снова и снова доказываются вами. Как вы чернеете, обугливаетесь изнутри. У вас у всех сейчас такие красивые глаза… осмысленные. Будто вас разбудили посреди ночи. Ну, кроме Ерофеева.

По рядам пробежал смешок, в течение десяти секунд Юрий имел счастье созерцать детские затылки. На предпоследней парте у стены сидел Ваня Ерофеев. Прикрывая рукой одну из своих пухлых тетрадей, он что-то рисовал. Все знали, что в этих тетрадях — одинаковых, как безобразные близнецы, с толстыми синими корками — идут процессы далёкие от учебных. В отличие от других учителей Юра никогда не отбирал у паренька эти сакральные тетрадки, но много раз, словно невзначай проходя мимо, замедлял шаг и даже задерживал дыхание, чтобы не дай бог не оборвать пульсирующие нити созидательного процесса.

— Что вы все на меня уставились? — спросил он, готовясь защищаться. Ваня был полноват, с длинными сальными волосами и чёлкой, похожей на дымный след подбитого самолёта. Шею его покрывали красные угревые пятна.

— Слыш, странный, — сказал Фёдор, доставляя языком комок жвачки из одного угла рта в другой. — Дядь Юра нам тут за жизнь рассказывает. Не слушать учителя, вообще-то, невежливо.

— Ему — можно, — сказал Юра чуть более резко, чем следовало. Почувствовав, что снова стал центром внимания, он сказал: — Пускай парень занимается своим делом. Если узнаю, что кто-то его достаёт, будет иметь дело со мной.

— Он как будто не с земли, — буркнул Фёдор.

— Такой, каким должен быть, — отрезал Хорь. — То, что я сейчас вам говорил, к нему не относится. Пока не относится, и, надеюсь, никогда не будет.

Он кивнул мальчишке, позволяя ему вернуться к прерванному делу. Наблюдая реакцию класса, Юра перевёл дух. Кажется, поняли. Большинство из них. Наивно было полагать, что теперь они будут смотреть другими глазами на того, в чью спину стреляли бумажными шариками, но хотелось думать, что первый шаг к этому сделан.