Луис де Хейро - Рука судьбы или Этюд о предопределенности [Тайны Египта]

«Никто не избежит своей судьбы! Странно, что повсюду, куда я ни направлюсь, меня преследуют такого рода предупреждения», — подумал я.

— Что это может означать? — громко воскликнул я, забыв о своих спутниках. Ответом мне был вздох, таинственный и странный; он прозвучал столь отчетливо, что даже бравые офицеры в страхе попятились.

— Пойдемте! — вскричал один. — От этого места меня бросает в дрожь, а кроме того, мы не можем больше заставлять полковника ждать.

И, потянув меня за руку, они направились к выходу. Мы отошли от пещеры всего на несколько шагов, когда я вспомнил, что забыл свой хлыст на столе у лежанки и крикнул остальным:

— Не ждите, я вас догоню!

После яркого солнечного света сумрак пещеры на миг ослепил меня. Когда зрение вернулось ко мне, сердце едва не выскочило из груди: я увидел на лежанке фигуру старика. Наши глаза встретились, и он указал длинным и худым пальцем на фразу, написанную на каменной табличке — слова ее, как ртуть, переливались в моем сознании.

Чувство страха овладело мной. Я вслепую выскочил из пещеры, скользя по камням и мху; напрасно я цеплялся за траву и кусты на своем пути. Я пытался остановиться, но что- то, казалось, преследовало меня. Далеко внизу, на тропинке, я видел полковника. До меня доносились голоса моих спутников, кричавших, чтобы я спускался осторожней. Но мои ноги продолжали скользить; камни, мох и валуны уходили из-под них. Я хватался за ветки, но они ломались; голова кружилась, все чувства сводило от страха. Я услышал, как огромный камень, который я задел, рухнул вниз в пропасть. С диким криком о помощи я зашатался — и больше я ничего не помню.

Я очнулся в казармах, в комнате полковника. Мне сказали, что я пролежал без сознания три дня. Сперва опасались трещины в черепе, но после тщательного осмотра гарнизонные хирурги обнаружили лишь глубокую рану на голове; помимо этого, самым серьезным повреждением, которое я получил, был сложный перелом правой ноги — достаточный, чтобы уложить меня в постель по крайней мере на восемь недель.

«Но как же Люси? — подумал я. — Как отнесется она к этой задержке после всех моих обещаний вскоре вернуться?»

День за днем я лежал там в агонии, думая только о ней и о том, как она перенесет это разочарование. Прошло немало времени, прежде чем я сумел позаботиться о доставке своей почты на адрес гарнизона. Первым же письмом оказалось послание от старого священника, сообщавшего мне жестокую весть: моя возлюбленная снова заболела; бедняжка находилась в таком состоянии, что была не в силах мне написать.

Я еще далеко не оправился, но с огромным трудом все же встал с постели и решил, что немедленно отправлюсь в Англию, пусть это даже убьет меня. О, я хорошо помню то утро! Я начал одеваться, но тут боль в боку, которую я уже несколько дней не чувствовал, вернулась с удвоенной силой. В эту минуту вошел врач, вновь уложил меня в постель и занялся осмотром; по его озадаченному лицу я понял, что причина моих мучений была выше его понимания. Так продолжалось до тех пор, пока не наступил день, когда боль стала невыносимой; наконец, к вечеру плоть разошлась, и показалась странная опухоль. С этого момента главный хирург гарнизона отказался брать на себя ответственность за мое лечение, и мой добрый друг-полковник, не видя иного выхода, распорядился немедленно отправить меня в ближайший военный госпиталь. Тотчас начали сооружать повозку, в которой отряд туземцев перевез меня в соседний город. Испытав немалые страдания во время этого путешествия по суровой местности, я оказался в больнице.

Врачи проводили консилиум за консилиумом. Они признались, что никогда раньше не видели ничего подобного, но упорно продолжали называть мой недуг опухолью и кончили тем, что диагностировали опухолевое разрастание со сложным латинским названием. Однако, несмотря на все их медицинские познания, оно продолжало расти — я никогда не называл это образование опухолью, для меня это было оно , нечто неопределенное, безымянное и ужасное. К тому времени, как кости моей ноги срослись и я смог отплыть в Англию, оно выдвинулось из моего бока на несколько дюймов. Вдобавок, оно росло как бы изнутри и раздвигало плоть, словно открытую рану, не давая краям сойтись. Исходя из расположения «опухолевого разрастания», находившегося между ребрами и тазом, и близости его к сердцу и другим жизненно важным органам, врачи утверждали, что всякая возможность операции исключена. Но я не терял надежды и, собираясь вверить себя искусству превосходных лондонских медиков, наконец со вздохом облегчения отплыл домой.