Адам Нэвилл - Некоторые не уснут

Не сочти меня глупцом, но после полудня деревья уже совсем не кажутся мне уютными. И я понятия не имел, что порывы холодного ветра могут создавать такой яростный звук в лиственном лесу. Для осени он нетипично сильный и холодный. Можно сказать, свирепый. Лес какой-то неспокойный, но не такой оживленный, каким он бывает под воздействием воздушных потоков. Я считаю, что основные волнения исходят от стоячих камней.

В середине лета они были безобидными. Хотя даже тогда я не особенно любил холм, на котором стоит круг этих камней. Но я совершал очень серьезную ошибку, посещая то место, когда солнце скрыто тучами, либо садится за горизонт. И я полагаю, что, возможно, вмешался в какой-то коренной обычай.

Могу лишь догадываться, что это кто-то из местных привязал свинью в том кругу. Видишь ли, когда вчера вечером я уходил гулять, я слышал отчаянные и тоскливые звуки, доносимые северным ветром со стороны круга. Я подошел и обнаружил несчастного борова, привязанного к центральному постаменту. В окружении такого количества мертвой дичи, развешанной в кругу дольменов, которое удовлетворило бы самый ненасытный аппетит. Видимо, выполнялся какой-то варварский ритуал. Постамент был буквально залит кровью птиц. Я счел это отвратительным. Поэтому, освободил борова и дал ему убежать в лес. Но, оглядываясь назад, я полагаю, что он был привязан там ради моей защиты. Как некий выкуп.

Видишь ли, все время, когда я находился среди камней, меня не покидало ощущение, что за мной наблюдают. В дикой местности чувства обостряются, Генри. И ты начинаешь доверять им. И я считаю, что запах крови и визг свиньи привлекли в то место что-то еще. Я чувствовал присутствие в ветре, которое, казалось, приближалось ко мне со всех сторон. Это ощущение пробирало до костей и бросало в пот.

Я не стал там задерживаться. И отправился домой, испытывая чувства, которые не могу адекватно описать. Честно говоря, так страшно мне не было даже в детстве по ночам. Но мой страх был смешан с какой-то дезориентацией и убежденностью в моей совершенной незначительности среди этих черных деревьев. Их шум, Генри. Мне казалось, будто я потерпел кораблекрушение в бушующем море.

Не успел я уйти далеко, как с той стороны, откуда я шел, донесся страшный шум. Как будто освобожденный боров испытывал невероятные страдания. Хотя тогда это было похоже на крики испуганного ребенка. Затем его визги резко прекратились, и эта внезапность была хуже самих криков.

Я бросился бежать. Так быстро, как только мог. Я бежал, пока не почувствовал, что сердце вот-вот не выдержит. Я сильно порезал голову о ветку и разбил колено о корень дерева, когда упал. А сквозь деревья за мной гнался холодный ветер. Вместе с его порывами до меня донесся вой, который еще долго, если не всю жизнь, будет отдаваться эхом у меня в голове. Здесь, на севере, обитают волки. медведи и песцы. Возможно, я даже слышал росомаху, или так мне показалось. Мне приходилось слышать лай шакалов, а также рев бабуинов в сафари, но вчера я готов был биться об заклад, что ничто в зверином царстве не могло издавать такой крик при охоте. В нем была какая-то жуткая нотка триумфа. И я убежден, что какое бы животное ни издавало этот вой, оно преследовало меня, Генри. Прошлой ночью я слышал какие-то звуки в загоне, в задней части дома. А этим утром я обнаружил следы. Такие не оставляют даже медведи.

Скажу лишь, что насмотрелся и наслушался я достаточно. В пятницу я должен добраться до аэропорта в Эстерсунде. А пока соберу вещи и закрою ставнями дом на зиму. Солнце утром еще яркое и сильное, и я чувствую, что это время суток здесь наиболее приемлемое. Утром мне придется трястись на велосипеде до почтового ящика, чтобы отправить это письмо. И пока я буду там, мне нужно будет сделать по телефону заказ в транспортной компании, чтобы они приехали за мной и снаряжением через два дня.

Твой друг,

Уильям Аттертон.

Я молча вернул письмо Генри, и он продолжил рассказ.

"Я с нетерпением прождал до конца недели и даже сделал опрометчивый звонок в шведское консульство, только чтобы выяснить, что ближайший местный орган власти находится в Радалене, в почти восьмидесяти километрах от дома Аттертона. Так как я не заявлял о каком-либо преступлении или несчастном случае, и, откровенно говоря, постеснялся пересказывать содержание письма по телефону, я решил, что лучше сам отправлюсь в Швецию в следующий понедельник. Пусть даже если мы разминемся. Хотелось бы думать, что кто-то из моих друзей, поступит так же, если получит от меня письмо подобного содержания, пока я нахожусь за границей. Я как минимум мог сопроводить бедного Аттертона домой и помочь ему получить профессиональную психологическую помощь.