Михаил Ежов: Фаталист

Что-то покатилось с тихим звоном и запрыгало по ступенькам вниз. Это был стеклянный флакон с остатками синей жидкости. Часть ее пролилась, и теперь вокруг горлышка медленно росло темное влажное пятно. Оно становилось все больше – гораздо больше, чем допускали законы природы.

– Это мои слезы, – проговорила, сходя все ниже, женщина. – Они станут ядом и в конце концов отравят тебя. Ты умрешь… моя любовь…

Все это показалось бы молодому человеку, стоявшему у подножия лестницы, мелодраматичным и даже смешным – словно взятым из какого-нибудь французского любовного или английского готического романа, которые он сам давно уже бросил читать, – если бы от вида этой жуткой женщины с изъеденным отравой лицом не продирало морозом до самых костей!

Молодой человек отступил, нащупывая за спиной дверь. Она была все еще открыта. И зачем он вошел сюда, поддавшись любопытству?! Если бы только он проигнорировал тихий скрежет, приведший его на черную лестницу, где и предстало перед ним это привидение!

Женщина засмеялась: из ее изуродованного горла донеслись хлюпающие, клокочущие звуки.

– Ты не избавишься от меня, – сказала она. – Никогда!

Молодой человек сделал назад еще один шаг и очутился на пороге. В лицо ему пахнуло ледяным холодом и запахом тлена, смешанным с ароматом знакомых духов. Он решительно захлопнул дверь, лязгнул засовом и замер, прислушиваясь.

Легкие спускающиеся шаги говорили о том, что привидение не исчезло. Вот оно остановилось по ту сторону двери – до молодого человека доносилось прерывистое булькающее дыхание. Женщина провела ногтями по дереву и рассмеялась так, словно знала, что он здесь и слушает.

– Сдохнешь! – прошипела она, переходя вдруг с мелодраматического тона на площадной, который при жизни совершенно не был ей свойственен. В ее голосе появились чужие, более низкие и грубые ноты. – Лживый щенок! Куда ты дел книгу? !

Молодой человек отшатнулся. Сердце его сжалось.

Он подумал, что призрак может быть плодом его воображения – он не спал третью ночь, и вполне вероятно, что мозг, не имея отдыха, породил это чудовищное виденье.

Иначе как объяснить последнюю фразу? Молодой человек сразу узнал произнесенные слова – он запомнил их еще с детства, ибо слышал задолго до того, как в его жизни появилось привидение.

– Сдохнешь… – донеслось до него едва слышно.

Из щели между стеной и дверью потянуло пронизывающим холодом. Молодой человек решительно развернулся и зашагал прочь из комнаты. Сердце колотилось быстрее обычного, но страха почему-то не было.

« Та история» – вот как говорят о неприятностях в высшем свете, ставших достоянием гласности. Одним словом, о скандале.

Говорят, понизив голос и многозначительно глядя на собеседника. И тот в ответ кивает и поджимает губы. В этот миг рождается сопричастность.

Некоторые попавшие в «историю» делают вид, что ничего не изменилось, и стараются не замечать косых взглядов, перешептываний и напряженности, охватывающей присутствующих при их появлении. Другие бегут туда, где никто их не знает. Третьи отправляются перевести дух, чтоб вернуться. Четвертые, устав от разочарований, пускаются в последнее путешествие.

В пять часов утра в домике на краю Пятигорска распахнулось окно, и из него выглянул молодой человек весьма привлекательной наружности. На первый взгляд ему можно было дать лет двадцать пять, хотя, если приглядеться, то, пожалуй, и все тридцать. Глаза у новоприбывшего в Пятигорск были карими, кожа нежной, белокурые вьющиеся волосы падали на бледный благородный лоб, на котором едва виднелись следы морщин, пересекавших одна другую. Черные и словно нарисованные усы и брови нисколько не портили это аристократическое лицо, тем более что зубы сверкали ослепительной белизной.

Дом, одноэтажный и белый, располагался у самого подножия Машука. Постоялец нарочно нанял его, чтобы видеть, как во время грозы облака будут спускаться до покатой кровли. Кто-то рассказал ему, что зрелище это обладает особой привлекательностью для натур романтического склада, к коим молодой человек, впрочем, не имел склонности себя причислять, поскольку поэмы Байрона и труды Ричардсона почитал за пошлость, а разговоры о возвышенных натурах – модной банальностью. Удирая на Кавказ из душных московских салонов, он бежал в том числе и от «литературных» бесед, столь любимых дамами за тридцать и девушками до двадцати. Однако вид величественного буйства природной стихии всегда повергал молодого человека в восторженный ступор, и он не желал лишать себя возможности лицезреть нечто подобное здесь, в Пятигорске.