Стивен Кинг - Кладбище домашних животных [litres]

Распорядитель похорон и Дори Гольдман увели Рэйчел. Она все еще кричала. Позже, в другой комнате (отведенной специально для тех, кто не мог справиться с горем, – Зал-Для-Истерик или что-нибудь в этом роде, подумал Луис) она замолчала. На этот раз Луис – ошеломленный, но вменяемый и спокойный – сам сделал ей укол, предварительно выгнав из комнаты всех посторонних.

Дома он уложил ее в постель и сделал еще один укол. Потом укрыл ее одеялом и присел рядом, глядя на ее бледное, восковое лицо.

– Рэйчел, мне очень жаль, – сказал он. – Я отдал бы все, что угодно, лишь бы этого не случилось.

– Все нормально, – ответила она странным безжизненным голосом и повернулась на бок, спиной к Луису.

На языке вертелся идиотский вопрос: С тобой все в порядке? Но Луис его не задал. Это был не совсем тот вопрос, а вернее – совсем не тот. Луис хотел знать не это.

– Тебе очень плохо? – спросил он наконец.

– Очень плохо, Луис, – ответила она и издала странный звук, похожий на смех. – На самом деле ужасно.

Кажется, надо было сказать что-то еще, но у Луиса не нашлось подходящих слов. Он вдруг разозлился. На Рэйчел, на Стива Мастертона, на Мисси Дандридж и ее мужа с выпирающим кадыком, на всех и вся. Почему он должен всех утешать? Какого черта?!

Он выключил свет и вышел из спальни. Теперь надо было поговорить с дочерью, но Луис вдруг понял, что для нее у него тоже нет подходящих слов.

Когда он вошел в ее полутемную комнату, в первый миг ему показалось, что это не Элли, а Гейдж. Совершенно безумная, дикая мысль. Настоящий кошмар наподобие той прогулки во сне, когда Виктор Паскоу увел его в лес. Но сознание Луиса ухватилось за эту мысль, подкрепленную неверным мигающим светом от портативного телевизора, который Джад принес Элли, чтобы помочь ей скоротать время. Долгое-долгое время.

Конечно же, это был никакой не Гейдж. Это была Элли, которая теперь не только держала в руке фотографию Гейджа на санках, но и сидела на его стульчике. Она забрала стульчик из комнаты Гейджа и притащила к себе. Маленький складной стульчик с брезентовым сиденьем и брезентовой спинкой. На спинке была надпись, сделанная по трафарету: «ГЕЙДЖ». Рэйчел заказала по почтовому каталогу четыре таких стула. У каждого члена семьи был свой стул с его именем на спинке.

Стульчик Гейджа был явно мал Элли. Она еле втиснулась в него, и брезентовое сиденье опасно провисло под ней. Она прижимала к груди фотографию и таращилась на экран телевизора, где шло какое-то кино.

– Элли, пора спать, – сказал Луис и выключил телевизор.

Она поднялась со стульчика и сложила его. Похоже, она собиралась взять его с собой в кровать.

Луис помедлил, думая, как лучше сказать ей о стульчике, и в итоге спросил:

– Тебя уложить?

– Да, если можно, – сказала она.

– Ты не хочешь… не хочешь сегодня спать с мамой?

– Нет, спасибо.

– Точно?

Она слегка улыбнулась.

– Да. Она вечно стягивает на себя одеяло.

Луис тоже улыбнулся.

– Ну, тогда давай ложиться.

Элли не стала тащить стульчик в постель. Она разложила его и поставила в изголовье кровати, и у Луиса мелькнула совершенно нелепая мысль: вот кабинет самого юного в мире психотерапевта.

Элли разделась, положив фотографию Гейджа на подушку. Надела свою «кукольную» пижаму, взяла фотографию Гейджа и пошла с ней в ванную. Пристроив снимок на полочке, умылась, причесалась, почистила зубы и выпила свою ежедневную витаминку. Потом снова взяла фотографию и улеглась с ней в постель.

Луис присел рядом с дочерью и сказал:

– Элли, я хочу, чтобы ты знала: мы это переживем, если будем любить друг друга и друг друга поддерживать.

Каждое слово давалось с трудом, словно он не говорил, а ворочал набитые чем-то тяжелым тюки, и, закончив фразу, Луис почувствовал себя выжатым как лимон.

– Я буду хотеть сильно-сильно, – спокойно проговорила Элли, – и буду молиться, чтобы Бог вернул Гейджа.

– Элли…

– Бог может вернуть его, если захочет, – сказала Элли. – Он может все. Все, что захочет.

– Элли, Бог такого не делает, – неловко ответил Луис, и перед его мысленным взором встала картина: он лежит в ванне, а на крышке унитаза сидит Черч и таращится на него мутными, совершенно пустыми глазами.

– Он так делает, – не отступала Элли. – Учитель в воскресной школе рассказывал нам про Лазаря. Лазарь умер, а Иисус его оживил. Он сказал: «Лазарь, иди вон». И учитель нам объяснил, что если бы он просто сказал: «Иди вон», – то, наверное, ожили бы все мертвецы на том кладбище, а Иисус хотел оживить только Лазаря.