Евгений Бабушкин - Пьяные птицы, веселые волки [litres]

Я жду. Он дышит.

– Понимаю. Ты опять нанюхался?

– Зачем нанюхался. В жопу уколол. Так дольше. Так слаще. Я инженер.

– Как там Тома?

– Какая Тома.

– Никакая. Держись.

Другой мой друг – ну нет, не друг, просто видимся, как с охранником в продуктовом, – Грач. Это фамилия, украинская. От него до меня на трамвае как от Москвы до Киева на самолёте. Грач хочет свалить и учит английский. Он слушает подкасты, смотрит инстаграм, читает глиняные таблички, трактует звёзды. С семи до семи он работает ветеринаром, усыпляет ваших близких со скидкой, и учится каждую свободную секунду, хочет стать современней и совершенней, чтобы просто съебаться отсюда нахуй. Он мечтает о стране побогаче, его немного смущает, что там всюду пидоры, но ничего, ещё пара подкастов – и он поймёт, что одинаково с ними несчастен. Он знает многое про птиц, но про живых, из мяса. Он знает, что ворону ловят полотенцем, что главная причина смерти попугая – придавили дверью, что у орлов глисты.

Я показал ему птицу, он равнодушно хмыкнул и сделал музыку погромче:

– Игрушка, что ли? Очередная голубизна. Что там эти глиномесы опять придумали? Штаны в полоску снова в моде, прикинь.

Мне захотелось его ударить, но нет, но ладно, я ничего не делал, не сделал и не сделаю никогда.

Взяли меня с полярной совой. Даже не редкой. Так, фарфоровая пустышка.

В ментовке сидел сержант, играл с телефоном в танки. Механический голос гудел: «Рикошет. Пробитие. Попал». Раздался взрыв, сержант сказал тихонько «сука», порылся в ящике, достал пакет с моей совой и брезгливо бросил на стол.

– Не знал, что птицы запрещены.

– Птицы нет, а героин да. Хочешь, у тебя найдут?

– Понял. Сколько с меня?

– Дома, наверно, целая коробка? Пять… Семь тысяч долларов.

– У меня нет.

– Семь лет.

Я постарался максимально искренне вздохнуть.

– Правда нет.

– Сколько есть?

– Долларов четыреста. И надо снять с банкомата.

– Давай, у нас тут сберовский стоит.

Но было пусто, я всё просрал. Оставался последний звонок, и в телефоне было тоже пусто – надо было найти, кому я ничего не должен и кто ничего не должен мне, но таких не было, а Тома – Тома – Тома, спорящая с солнцем, – ну да, наверно, но нет, но ладно, и я просто позвонил бывшей.

За порогом ментовки рассказывал ей, как меня тревожит утрата колыбельных. Это ненормально, людям некому спеть, и приходится выдумывать всякую хрень, чтоб себя убаюкать.

Солнце взошло, и стало ясно: я безумен. Надо просто сказать «спасибо» и «как ты».

– Спасибо.

– Пожалуйста. Ты фантастический дурак.

– Ну, как ты? Как твой?

– Нормально. Нормальный.

– Счастлива?

– Нет, просто глупая.

– Беременна?

– Нет, просто жирная.

– Если ты вдруг родишь, а потом и твои родят, если это всё продолжится, а ты станешь бабушкой, то пой колыбельную, как мне бабушка пела, ну помнишь, ту:

тра-ля-ля ля-ля ля-ля

птицы выпили глаза

Бывшая хмыкнула. Люди больше не смеются.

– Глаза на месте. Нo усталые.

И потрепала по щеке.

На лице у девчонки сверхмодный узор из фальшивой крови: типа мозг взорвался, из ушей потёк. Мальчик обычен. Девчонке скучно.

– В мялк бдём.

– Да мал деньк.

– Бдём, ну бдём.

Время действия – завтра. Но не светлое завтра, а так себе завтречко. В этом рассказе люди говорят по-дурацки, потому что так и говорят в будущем. Берегут слова, чтобы лишнего в рот не налетело.

– А чомнут?

– «Нана Ня и ночь любви».

– А чотм?

– Дакбычно.

Мялка – это соматосенсорное кабаре. На сцене тётка, в башке у тётки штука. Тётку бьют – всем больно. Гладят – всем гладко. Жгут – все чувствуют, как с костей сползает мясо.

– Нуок. Нубдём. Чоттак мялклюшь?

– А я б сма мялс. Я тлант. Буду Лана Ля! Ок?

– Йе.

Мялка – от слова «мять». «Кристина Ку мнёт себя» – самое первое шоу самой первой дивы. Так и повелось: мялка. И шоу, и место, и женщина, тело своё превратившая в телебашню. Всё – мялка.

Ну а эта конкретная мялка мала, тускла и прокурена. На входе ребёнок с алыми от наркоты глазами раздаёт пробки – съёмные модули приёма. Скользко и противно они крепятся к основанию черепа. Зрители как могут прячут дыру в затылке: кто гривой, кто шарфиком.