Инна Шаргородская - Охота на Овечкина

– С днем рожденьица вас!

– С-с-спасибо, – машинально ответил Овечкин и, внезапно ужасно испугавшись, резко повернулся в ту сторону вместе со стулом. Вино выплеснулось из рюмки ему на колени, но он этого не заметил. Уж больно неожиданное зрелище явилось его ошеломленному взору – в уголке за буфетом притаился странный дедок, мохнатенький, с острыми ушками, в драном махровом халате красного цвета.

– К-к-кто… к-к-как? – пролепетал Овечкин.

– Да ты не пугайся, милай, – закряхтел дедок, бочком, бочком выбираясь из-за буфета, словно бы готовый в любой момент сам задать стрекача. – Я… это…

– К-к-куда? – неожиданно для себя спросил Овечкин.

– Куда? – удивился дед. – Да к тебе… это… в гости вроде пришел. Ты не пугайся, постой…

Он остановился, поводил в воздухе грязными пятернями, затем зашипел и сплюнул прямо на пол.

– Теперича говори!

– Что это вы делаете? – растерянно спросил Овечкин, уставившись на плевок. Маме бы такое не понравилось, это уж точно!

– Хе-хе, – довольно сказал дед. – Получилось, а?

– Что получилось?

И едва Овечкин успел выговорить эти два слова, как тут же и понял. Он больше не заикался!

– А… – сказал он и замер с открытым ртом.

– Ну вот, – дед потер руки и заметно осмелел. – Ты бы теперь по такому случаю выпил и мне налил бы, что ли? Не боись меня, я – домовой, мне тебя не резон обижать. И не за тем я к тебе нынче, слышишь? Да ты рот-то закрой! Дело сделано, заговорил я тебя.

– Домовой? – Михаил Анатольевич вытаращил глаза.

– Ну да, ну да! Ты нальешь али как?

– Домовых не бывает, – сказал Овечкин, но тем не менее потянулся за бутылкой и наполнил неизвестно откуда взявшуюся на столе вторую рюмку.

Дедок шустро вспрыгнул на стул. Ростом он был маловат, и голова его едва торчала над краем стола.

– Домовые, мил человек, бывают, еще как бывают! Выпьем за рождение твое, сирота ты, сирота…

То ли от непривычки к питию, то ли от невозможности происходящего, но голова у Михаила Анатольевича сразу пошла кругом. Он покорно принялся пить за свое здоровье и за помин души незабвенной мамаши, и когда они таким макаром в несколько минут ополовинили бутылку, дед, выдававший себя за домового, довольно запыхтел.

– Ведь по делу я к тебе пришел. Случай такой вышел… Эх, сирота! Вот я – домовой, при вашей квартире состою. У соседей свой живет, Семенычем кличут, а он отзывается, чего ж. И еще другие… Ну, встречаемся мы, как без этого? Посидим, покалякаем, новости расскажем. Собрание не собрание, а вроде того. Про тебя я нашим да-авно говаривал, человек ты уж больно… как бы это, чтоб не обидеть…

Михаил Анатольевич слушал, вцепившись обеими руками в края стула, и мало что понимал. А дед все плел про домовых и про Овечкина, каков он человек, и выходило по дедову раскладу, что и не человек вовсе Овечкин, а так, насекомое, и не насекомое даже, а просто слякоть какая-то, и проживает жизнь ни себе, ни людям. Это Овечкин понял и очень удивился. Но дед внимания не обращал и гнул свое.

– И вот посоветовались мы и решили – возьмем, Миша, мы тебя к себе! В домовые, значит…

– Что?! – вскрикнул Овечкин.

– Ну што, што! Натурально, ты, как сейчас, и в домовые не годишься. Но мы тебя обучим, не боись, и сквозь стены проходить станешь, и невидимкой обращаться, и еще там… Мало нас осталось, на всех не хватает. Ты-то, поди, и не знаешь, для чего мы нужны. Мамаша твоя еще помнила, царствие ей небесное, нет-нет, да молочка нальет, слово доброе скажет. Так ты вспомни – когда она чего с рук роняла? Подгорало у ней чего? Не помнишь, то-то. Это, брат, пустяки. Согласишься – еще не тому научишься. Ты сирота, и как ты теперь один будешь свой век куковать? А мы тебе и фамилию другую дадим, против твоей самую героическую – Овцов! А? Звучит?

Михаил Анатольевич Овечкин похолодел.

Человек он был незлобивый и, как часто говорила покойница-мама, бесхарактерный. И только сейчас, к великому своему ужасу, он понял, до чего она была права. Ему представилось, как диковинный посетитель берет его за руку и уводит за собою сквозь стену, а он, взрослый человек с высшим образованием, мужчина, можно сказать, в расцвете сил, не только не сопротивляется, а даже и слова в свою защиту вымолвить не может. Так живо увидел он эту картину, что невольно замахал руками и хрипло выкрикнул:

– Нет!

– Не нравится? – удивился дед. – Ну, как хочешь. Пускай не Овцов. Можешь при своей оставаться. Соглашайся, мил человек. Ученье годков двадцать займет, при твоем-то соображении, ну да ничего. Жить будешь на всем готовом, мы уж о тебе позаботимся…