Александр Форш - Зов черного сердца [litres]

Лицо пастыря, такое родное и близкое, становилось все мрачнее и задумчивее. Он хотел говорить и почему-то не мог. Он не мог, а Михаил не понимал немого посыла.

– Ты слушаешь? – Ася тронула его за руку. – Сам ведь просил рассказать про медальон, а теперь витаешь в облаках.

– Начни, пожалуйста, сначала, я задумался.

– О чем?

Скорее всего ей неинтересно, спрашивает из вежливости, но он отвечает:

– Не знаю даже, просто.

– Хорошо. Жизнь меня никогда не щадила, часто подставляла и бросала в самую гущу всякого дерьма. Наверное, именно поэтому я согласилась принять тебя у себя, потому что знаю, каково вдруг остаться у обочины. Ты мне сразу понравился своей инаковостью, непохожестью на других. Может, прозвучит чуть пафосно, но ты стал для меня чем-то вроде живого напоминания о том, какой была я когда-то и какой никогда не смогу стать. То, что прятала внутри я, ты не стесняешься выставить на показ. Ты настоящий, не умеешь притворяться и быть для кого-то другого удобным.

Нет, я не говорю сейчас о каких-то романтических настроениях, хотя, ты, несомненно, симпатичный молодой человек, и я запросто могла бы в тебя влюбиться. Могла бы, будь мы не в сегодняшней обстановке и не в тех обстоятельствах. Понимаешь, о чем я?

Ни черта он не понимал! Ася несла какую-то ахинею. Плевать ему на философствования. Собиралась рассказать про медальон, так рассказывай. Чего резину тянуть?

– Вряд ли я смогу удовлетворить твое любопытство. Медальон этот был при мне с самого рождения. – Тонкие пальчики поглаживали побрякушку, и Михаил готов был поклясться, самые их кончики серебрились переливчатым инеем, который быстро таял только для того, чтобы собраться в крохотный кристаллик и блеснуть уже в волчьем глазу. – Бабушка говорила, чтобы я никогда его не снимала, чтобы не было беды. Наверное, какой-то семейный оберег. Жаль, что он не смог уберечь саму нашу семью.

Ася сбилась, взяла чашку, сделала глоток.

– Ты не помнишь своих родителей?

– Маму не помню совсем. Образ отца видится в какой-то дымке, как в тумане, по которому я бреду, в надежде рассмотреть его лицо. Но стоит приблизиться, как туман становится плотнее, гуще, вокруг начинают летать колючие снежинки, а где-то вдалеке слышится волчий вой, настолько тоскливый, что мне самой хочется плакать. Я оборачиваюсь на звук и иногда успеваю увидеть белую тень. Она тут же исчезает, и я знаю лишь, что не должна ее бояться. Недавно я видела белую волчицу во сне, и она прекрасна.

– Что за волчица такая? Может, тебе рассказывали сказку о ней, и ты запомнила?

– Некому было рассказывать. Бабушка отдала меня в детский дом, когда мне едва исполнилось пять. – Ася отвернулась, сдерживая близкие слезы. – Я ее не виню, правда. Бабушка не объяснила своего поступка, я сама придумала ей оправдание многим позже, когда смогла адаптироваться к новым условиям. В детском доме на самом деле не так плохо, как может показаться. В достатке еды и игрушек, мягкая постель, и даже воспитатели не все поголовно сволочи. Не было там только одного – человеческого тепла. Я все время мерзла, представляешь? Даже летом моя кожа постоянно покрывалась мурашками, мне всегда было холодно.

Она замолчала. Молчал и Михаил, не понимая, чего она от него ждет и ждет ли вообще чего-то. Никогда ранее ему не приходилось успокаивать девушек, если они не являлись его сестрой. А как оно было с Верой, он давно забыл.

Ася сама сгладила неловкость.

– Я сделаю нам еще чаю, и продолжим сеанс откровений. Если захочешь, можешь рассказать о себе. Почему-то мне кажется, твоя история будет куда интереснее моей.

Он буркнул что-то неопределенное, но, похоже, ей и не нужен был его ответ. Заварив новый чай, Ася продолжила изливать душу.

– Про бабулин подарок я вспомнила нескоро, – ее рука взметнулась к груди, туда, где подмигивала ледяным глазом волчья морда. – В первый же день я спрятала его, закопала в землю. Наверное, и не вспомнила бы вообще никогда, если бы однажды во время прогулки наша группа не наткнулась на покрытое ледяной коростой дерево. Была середина августа, и жара стояла просто невыносимая. Нас тогда загнали обратно и целую неделю не выпускали на улицу, запретив рассказывать об увиденном. Будто мы могли рассказать кому-то, кроме как друг другу.

– Похоже на какой-то розыгрыш. Это точно не одна из твоих журналистских баек?

– Если бы не видела все своими глазами, отреагировала бы сейчас точно так же. Но все правда. Я встречалась потом с другими выпускниками, и все они отлично помнили ту историю. Говорят, детская фантазия распространяется воздушно-капельным путем, и все же я уверена, что тогда у нас не случилось массовой галлюцинации.